Повести о Бочелене и Корбале Броче. Часть вторая

В этот миг Тулгорд Мудрый, Смертный Меч Сестер, шагнул в явственный промежуток между Негемотанаями и людьми чистого искусства (к коим в тот судьбоносный час я с радостью причислил себя). Он надул щеки и обвел расчетливым взором все сборище, распорядителя, чья имя я опять забыл, мастера Маста, Пурсу Эрундино и Свиту (бедняга Апто еще не подошел к нам). Можно было бы заключить, что Тулгорд намеревался утвердить себя последним судией в деле (да, этом самом деле), но он, как все, обладал лишь одним голосом, так что, скорее всего, поступок этот должен был лишь выразить нам добродетельное сочувствие. Он, несомненно, ощутил потребность в правосудии, а кто лучше Тулгорда Мудрого способен был разрешить этические сомнения?

Скажете, как насчет жертв?

Ответ будет очень быстрым, ибо мощное оружие давно изготовлено и лежит под рукой любого, кому нечего терять, но есть чего приобрести. Давно ли этика побеждала силу? Спор вышел столь неравным, что никто не пожелал выйти на сторону заранее проигравших. Потому и поступок Тулгорда был встречен с заслуженным равнодушием - чего сам он не заметил.

Расписание ночей было определено: мы, люди искусства, должны петь, дабы не стать ужином. Какая ирония: первая жертва так и не получила права на попытку, преступно посмев возразить со всем ужасом человека, попавшего в детскую сказку ( ах, иные воспоминания мы храним всю жизнь). - Просто сожрем треклятых лошадей! - крикнул бедняга.

Однако Арпо Снисходительный покачал головой. - Это не вопрос для голосований, -рявкнул он. - Любой достойный согласится, что рыцарский конь много ценнее всяких поэтов, бардов или скульпторов. Решено. Лошадей не едим. - Он нахмурился, как делал обыкновенно после любой речи.

- Но это просто...

Стоит ли пояснять, что оставшийся безымянным творец хотел добавить "глупо" или "безумно", или избрать иное, столь же обидное и подходящее словечко. У меня было тому доказательство: когда голова, отсеченная единым взмахом святого Тулгордова меча, подкатилась к моим ногам, на устах застыло презрение. Да, такие воспоминания наиболее прочны.

Первого поэта, убитого столь скоропостижно, разделали и съели на одиннадцатую ночь в Великой Суши. Шестнадцатая ночь приняла еще одного, как и двадцатая. В двадцать вторую ночь прошло голосование, ведь Арпо подал идею полдника, для вящего поддержания сил физических и моральных, так что был принесен в жертву еще один. Тогда и начался "пир критиков", поддержанный потрясенным Брешем Фластырем.

Итак, прошлой ночью двое поэтов, бардов посредственного таланта, исполнили последнее представление.

В этом пункте любезные слушатели могут поднять руку, возражая. Что, именно ты уже тянешь ладонь вверх? И не первый раз? Ах, я не замечал. Двадцать три дня в Великой Суши? Ясное дело, нам оставалось всего ничего до переправы внизу плато, так что нужды поедать людей уже не было? Разумеется, ты был бы прав, если забыть про привычку к комфорту. Вход за грош, на выход не наберешь, как сказал некий негодяй. Еще важнее, двадцать три дня были оптимальным сроком, а мы ведь далеко выбились из графика, помнишь? Тебе достаточно? Нет, конечно. Но чей это рассказ?

Ордиг уже покоился в животах, став как никогда весомым, а жизнь Аурпана была тщательно разобрана и пересмотрена, и сочтена слишком постной и пережаренной. Пир критиков окончился, осталось четверо творцов (Пурсе Эрундино было сделано милосердное послабление). Распорядитель сетовал, что до края Суши остается не менее шестнадцати дней.

Хотя ловкость счета редко свойственна поэтическим талантам, всем нам, певцам печали, стало ясно, что время пребывания в мире быстро заканчивается. Но закат дней не сделал состязание менее истовым.

***

Бреш Фластырь облизал губы и окинул Апто Канавалиана долгим взглядом, набрал воздуха...

- Я берег эту ораторию для последней ночи Фаррога, но найдется ли там аудитория более важная, нежели здесь? - сказал он и рассмеялся с изрядной горечью.

Апто потер лицо, будто убеждая себя, что всё это не ночной кошмар, бред, преследующий профессиональных критиков. Полагаю, при малейшей возможности он сбежал бы в пустыню, но даже малейшая возможность была невероятна в присутствии Стека Маринда с вечно заряженным арбалетом, который он как раз прижал к животу, прохаживаясь туда-сюда.

В свою очередь Бреш вооружился трехструнной лирой и начал ее настраивать, склонив голову и сосредоточенно морщась. Ударил по струнам для пробы, потом более картинно - и вновь осторожно. Пот проложил борозды по лбу, и каждая капля блестела в свете костра. Когда же сидящие нетерпеливо заворчали, он торопливо подкрутил последний колок и разогнулся.

- Вашему вниманию представляется отрывок из "Эхологий" немильских поэтов Круга Алого Бутона, третье столетие. - Он вновь облизнул губы. - Не то чтобы я крал у них. Просто вдохновлялся, э, творчеством знаменитых поэтов.

- И кто эти поэты? - спросил Апто.

- Знаменитости, - взвился Бреш, - вот кто эти поэты.

- Я о том, как их звали.

- Какая разница? Они создали знаменитые поэмы!

- А именно?