- Это тоже история о женщине, - начала она, устремив взор в пламя, стиснув изящными пальчиками горло глиняного кувшина. - Любимой и почитаемой столь многими... - Она резко подняла голову. - Нет, она не была танцовщицей, поэтессой или актрисой. Талант ее был врожденным, но не доступным дальнейшей огранке. Скорее не талант даже, а дар случая, скопление черт - линий, изгибов, симметрий. Короче говоря, она была прекрасна, и красота сформировала ее жизнь, предопределила будущее. Она должна была найти отличного мужа, выше своего положения, и стать предметом обожания, словно драгоценный объект искусства... пока время не украдет у нее красоту, и тогда дом ее будет подобием могилы, и муж станет редко посещать ее ложе, всё ещё помня красоту юных лет.
Ее ждало богатство. Изысканные яства. Шелка и празднества. И дети, наверное, которые сделают нечто... нечто долгожданное, там, в конце дней.
- Это не история! - вскрикнула Огла Гуш.
- Я лишь начала, дитя...
- А по мне, пора заканчивать, и не зови меня дитем, я не дитя. - Тут она поглядела на Ниффи, ища подтверждения, однако тот задумчиво глядел на Пурсу, будто пытаясь нечто понять.
Пурса Эрундино продолжила, но взгляд ее, обращенный в костер, стал унылым. - Бывают странствия, не требующие делать ни одного шага. Это не путь сквозь загадочные земли. Бывают странствия, в которых тени комнаты кажутся страшнее чужедальних чудищ, а отражение в зеркале наводит жуть. Самые смелые и стойкие друзья не встанут с вами рядом. Это одинокое дело. Ее любили многие, о да. Ее желали ради красоты, но сама она не видела своей красоты. Она не любила ту женщину, которой была. Может ли мякоть плода восхищаться красотой кожицы? Может ли вообще понять эту красоту?
- У плодов нет глаз, - закатила глаза Огла. - Глупости. Не бывает странствий без горных перевалов и опасных бродов, огров и демонов и волков, и еще летучих мышек. И должны там быть друзья героя, которые идут вместе и дерутся за него, всё такое, и попадают в переделки, и герою приходится их спасать. Все это знают.
- Огла Гуш, - сказал Апто Канавалиан (он как раз вытащил последние иглы кактусов из затылка), - вежливо просим тебя заткнуть бесполезную дырку на лице. Пурса Эрундино, просим вас продолжать.
Пока Огла разевала рот, мямлила и моргала, будто припадочная сова, Стек Маринд вернулся, чтобы подбросить дров в костер; мне подумалось, что когда суровый, мрачный бродяга собирает валежник, дела идут вполне сносно. Впрочем, в любой момент от него может потребоваться выполнение более важных дел и опасных заданий. Рано или поздно. Надеюсь, поздно.
- Однажды она встанет у поручней балкона над каналом, внизу узкие ладьи будут перевозить людей и товары. Бабочки взлетят в теплый воздух, окутав ее, будто облако звука. - Она неведомо почему прервалась, глубоко вздыхая. - Пусть все, кому доведется поднять взоры, увидят на балконе влекущую деву, нет, искусную скульптуру ... но в душе ее будет вестись война. Там будет боль и страдание, гибель от незримого врага, умеющего подрубать ноги любому разумному доводу, любому надежному уверению. Тьма полнится стонами и плачем, и горизонт не сулит зари, ибо ночь та бесконечна и война беспощадна.
Целая жизнь, скажет она, чтобы истекать кровью. Есть румяна против бледности, можно закрасить пепельные щеки, но глаза не скроешь. В ее взгляде вы узрите два тоннеля на поле боя, в мрачное место, где не найти красоты и любви.
Костер пожирал дрова, кашляя дымом. Все молчали. Зеркало, мутное, все же остается зеркалом.
- Скажи она единое слово, - пробормотал кто-то (не я ли сам?), - тысяча героев ринулись бы на помощь. Тысячи троп любви увели бы ее из того места.
- Та, что не любит себя, не может дарить любви, - отвечала она. - Так было с этой женщиной. Но сердце ее знало, что войне придет конец. Пожиратель внутри, рано или поздно, прорвет когтями и зубами путь наружу. Красота исчезнет. Гниль распространяется изнутри. Отчаяние ее нарастало. Что можно сделать? Куда ей пойти? Было, конечно же, - тут ее взгляд непроизвольно коснулся чаши в руках, - сладкое забвение, всяческие маски, способы ухода, вино, дым и прочее - очередные пути упадка, стоит лишь привыкнуть к вони. Затем начнет распадаться тело. Слабость, болезни, мигрени, лень. Смерть манит, и вам становится понятным: душа уже умерла.
- Моя госпожа, - встрял Тулгорд Мудрый, - в вашей истории требуется рыцарь, приверженец благородства. Славная дама в великой беде, и...
- Два рыцаря! - крикнул Арпо Снисходительный, хотя рвение его отдавало некоторой фальшью.
Тулгорд хмыкнул. - В сказке бывает один рыцарь. Второй рыцарь - уже не то.
- Могут быть и два! Кто сказал, что нет?
- Я. Я сказал. Впрочем, готов допустить двоих. Один настоящий, второй - так себе.
Лицо Арпо покраснело и заблестело, словно он наелся огня. - Я не так себе! А ты...
- Разрублю тебя пополам, и будет два в одном.
- Разруби, и мы нападем на тебя разом! Покрутишься тогда!