Повести о Бочелене и Корбале Броче. Часть вторая

- Смею догадываться, все началось с кого-то другого, жреца или жрицы, или письменного завета, с первого указания. Служение требует цели, не так ли? Мы рады служить некоему делу, и если бог молчит, кто же должен дать нам цель? Если все слепо блуждают, первый крикнувший, будто он или она нашел истину, станет магнитным камнем, и отчаявшиеся испытают радость освобождения. Но кто может утверждать, что первым крикнувший не лгал? Не сходил с ума? Или же у него не было амбиций куда более прозаических - то есть, "не пора ли мне обхитрить всех этих дураков?"

Мастер Маст затянулся, пыхтя трубкой. - Вы поистине бредете в пустыне, сир.

- А ваши воззрения совсем иные?

- Мы можем согласиться насчет камней и скал, сир. Но не насчет их предназначения.

- Скалы? - Тулгорд Мудрый смотрел как-то диковато. - Камни и предназначение? Ага, дайте мне камень. Для тебя, возчик, это помеха на дороге, для меня - орудие, чтобы размозжить тебе голову.

Мастер Амбертрошин заморгал. - Но зачем, Смертный Меч, зачем вам делать такое со мной?

- Затем, что ты всё путаешь! Бликер рассказывает, так? Ему как раз пора дать голос тому лукавому злу, что одолевает наших героев.

- Кажется, именно это он и сделал, - пропыхтел старик с трубкой.

- Рыцари привержены чести и предназначению, и это одно и то же, - провозгласил Тулгорд. - А пилигримы ищут спасения. Ну-ка, у кого еще есть достойные цели? Не сомневаюсь, поэт, ты затаил нечто дурное! Ну, говори, спасай свою жизнь!

- Я в смущении, славный рыцарь.

- Почему?

- Без Певунов не может быть честного голосования, верно? Но судя по хоровому храпу, все они сейчас недоступны разуму. Госпожа Эрундино, ваша жажда победила терпение?

Она глядела с некоторым лукавством.- Вы сулите мне искупление, поэт?

- Да.

В глазах появилось внезапное сомнение, или даже дрожь беззащитности. - Неужели? - повторила она, теперь почти шепотом.

Я учтиво кивнул.

- Готов счесть весьма благородным, - начал Арпо, глядя на меня сурово и серьезно, - что участь твоя, поэт, отдается на милость госпожи Пурсы Эрундино. Сумеешь своей историей даровать женщине искупление - и жизнь спасена. А провалишься, не взыщи. Итак, я сказал - и, судя по кивкам, слово мое одобрено. Не пытайся разжалобить ее, обеспечивая себе спасение. Говорю прямо и откровенно: едва она даст знать, что ты затягиваешь рассказ несущественной чепухой, не один, так другой рыцарь взмахнет клинком!

- Погодите! - крикнул Кляпп Роуд. - Я не кивал, и я ничего не одобрял. Разве не видим мы, что госпожа Эрундино наделена великой добротой? Разве готова ее душа вынести роковое решение? О нет, хитроумный Бликер решил обвести нас вокруг пальца! Дал обещание, коего не сможет сдержать, лишь чтобы спасти свою жизнь среди ужасов странствия! А может, они сговорились?!

Тут танцовщица гордо и величаво подняла голову. - Какие гадкие слова, поэт, обладатель жалкого и слабого ума. Я танцевала пред самыми гнусными из тиранов, когда моя жизнь лежала на весах. Я валялась в ногах у хозяев, учась суду суровому, но справедливому. Думаешь, я буду притворяться? Думаешь, я не смогу сурово поглядеть на человека, посулившего искупление моей душе? Лучше всем вам понять, что Эвас Дидион Бликер избирает - если решится - самый опасный курс, и дни его будут нелегки!

Столь яркой и резкой была ее отповедь, что все сникли, и я читал в устремленных взорах истину заключаемой сделки. Подвела ли меня смелость? Расслабились ли мои внутренности, набитые свидетельствами бренности человеческой плоти (кстати, да, Ордиг совершенно прокис)? Решился ли я в тот миг сплести позорную ложь? Нет, вовсе нет. Я не впал в болтовню под обстрелом взыскующих взоров, лишь чуть склонил голову перед почтенной артисткой и сказал: - Принимаю.

Она смогла лишь вздохнуть.

***

Усталость вскоре опустилась на крыльях летучей мыши, шевеля ушами, незримо порхая между нами. Ночь, по молчаливому консенсусу, завершилась. Я встал и на подгибающихся ногах ушел в темноту, ища краткого мгновения покоя в холоде пустынного воздуха, под насмешливыми звездами вдали от жара и света умирающего костра. Потуже натянул грубый плащ. В такие вот мгновения сомнение осаждает одинокую душу. Так мне рассказывали.

Проверить сие мне не удалось, ибо мягкие руки обвили поясницу, а две пышные, нежные перси прижались к спине. Грудной голос шепнул в ухо: - Ты умный парень, ведь верно?

Похоже, не такой умный, как мнил сам: правая моя рука упала и потянулась назад, ощупывая ее бедро. Да что такое с нами, мужиками? Касаться ничем не лучше, чем видеть, когда видеть - единственное, что доступно; но коснуться столь же славно, как нырнуть в молочные воды теплого весеннего ручья. - О, - пробормотал я, - милая Щепоть. Разумно ли это?

- Братья храпят. Разве не слышишь?

- Увы, слышу.

- Когда они храпят, можно бросать камни на голову и они не очнутся. Я знаю. Я так делала. Камни были большие. Когда они проснулись все в синяках и ранах, я просто сказала: вы во сне стукались головами. Ах, как они разозлились друг на дружку!

- Похоже, здесь не только я умен.