Повести о Бочелене и Корбале Броче. Часть вторая

- А если вы ничего не чувствуете, но скрываете это? - сказала Пурса Эрундино, оглянувшись, и я видел в глазах ужасное обвинение - упадок духа уже не угрожал ей, а вот мое время подходило к концу.

- Этого вы боитесь? Что я зову вас в обман? Подозрение крайне циничное, и уверяю...

- Это право раненых и покрывшихся рубцами, - сказал Апто Канавалиан. - И тех, в ком мертва вера.

- Для таких, - прервал я, - недоступен никакой завет. Возможно, иные творцы не чувствуют того, чего просят почувствовать окружающих, сир, но я не числюсь среди таких позорных и беспардонных негодяев.

- Я вижу это вполне хорошо, - кивнул критик.

- Давай назад к рассказу, - велел Крошка Певун. - Она просила остаться на время еды. А он?

- Остался, - Ответил я, не сводя взгляда о спины госпожи Эрундино. - В хижине царила такая тьма, что она едва могла видеть блестящие, устремленные на нее глаза, и в этом двойном мерцании воображала все и всяческое. Его любовь к ней. Его горе по утраченному. Его гордость за добытое мясо, его наслаждение при виде ее, вгрызающейся в драгоценное угощение. Ей казалось, что он рад, и она улыбнулась в ответ... но постепенно улыбка погасла, ибо блеск его глаз казался слишком холодным, или она читала в его взоре нечто нежеланное.

- Когда она, наконец, доела и слизнула жир с пальцев, он протянул руку и коснулся ее живота. "Два дара", прошептал он, "как ты вскоре поймешь. Два".

- Откуда он знал? - удивилась Щепоть.

- Знал что? - спросил Бреш Фластырь.

- Что она была в тягости? Он знал и она знала, ведь новый голос звучал в ней, глубоко внутри. Так звенит льдинка в безветренную ночь.

- А что потом? - спросил Крошка.

- Еще миг, прошу. Пурса Эрундино, могу я сейчас сплести пару нитей для вашей истории?

Она хмуро поглядела, обернувшись. - Сейчас?

- Да, госпожа. Сейчас.

Она кивнула.

- Братья были скоры на руку, и едва успела вздохнуть сердитая их сестра, как пал мертвым человек, который полюбил ее ночью. В душе ее порывистый ветер разметал пепел и прах, и она едва не падала, но внутри крошечный голосок - такой славный, такой новый - жалобно оплакивал отца, коего потерял столь жестоким образом...

Крошка заревел и ринулся к Щепоти. Та отскочила.

- Стой! - закричал я, и череда разъяренных рож обернулась. - Слыша тихий голосок, она обнаружила в душе ярость. И поклялась рассказать правду младенцу, если он родится на свет. Снова и снова будет она указывать острыми ногтями, тыча пальцами в проходящих братьев, твердя большеглазому сыну или дочке: "Вот! Вот один из убийц твоего отца! Вот один из твоих мерзких, жалких, подлых дядьев! Видишь их? Они старались защитить меня - так они заявляли - но не смогли, и что тогда они сотворили, дитя? Они убили твоего отца!" Нет, у одинокого ребенка не будет веселых дядьев, он не поедет, хохоча, в седле или на закорках, не будет сидеть с удочкой у лунки, не будет бороться с медведями и гонять палкой кабанов. Дитя узнает лишь злобу и ненависть дядьев, и душа его исказится, глубоко впитав желание убивать родню, уничтожать семью. Грядущее сулит кровь. Кровь!

Все встали. Все смотрели на меня.

- Она расскажет, - говорил я голосом, подобным скрежету острых камней по гальке. - Она... может рассказать. Если они будут травить ее. Девства уже нет. Им нечего защищать. Кроме, разве что... невинного дитяти. Но даже в этом случае - ей решать, что рассказать и когда. Теперь она главная, не они. Она стала - вот ослепительная, режущая истина, мгновенно завладевшая ее разумом - она стала свободной!

И тут я замолк.

Крошка раззявил пасть, глядя на меня и снова на Щепоть. - Но ты сказала... Кляпп...

- Я соврала, - отозвалась Щепоть, скрестив руки на груди. К счастью, она оказалась не совсем тупой, что я и подозревал.

- Но тогда ты не...

- Да, я не.

- Значит, ты...

- Точно.

- Тот голосок...

- Так и звучит.

- И если ты расскажешь...

- Если ты дашь мне жить как хочется - не расскажу.

- Но...

Ее глаза засверкали, она надвигалась на брата. - Или расскажу ВСЁ. Истину! Семя ненависти - из него вырастет великое дерево смерти! Твоей смерти, Крошка! И твоей, Комар! И твоей, Блоха!

Крошка отступил.

Комар отступил.

Блоха отскочил.

- Все всё поняли? - крикнула Щепоть.

Три безмолвных кивка.

Она вихрем развернулась, послав мне взгляд, исполненный вечной благодарности или вечного презрения. Я не мог сказать, да и была ли нужда?

Послала ли мне Пурса Эрундино улыбку удивления? Трудно сказать, она так быстро отвернулась...

И мы продолжили путь. Апто чуть слышно хмыкнул. - Первый выпад дня был ошеломительно быстрым. Отлично сделано. Ах, отлично.

"Первый. Да, но лишь первый".

Голос сзади заставил нас обернуться. - Смотрите! Я принесла голову Ниффи!

***