Повести. Рассказы

Мальчонка удивленно смотрел на человека, который спал не дома в постели, а на улице. И одежда — длинный, до самых пят, рыжий халат — тоже забавляла его.

Антон Сергеевич улыбнулся. Ему захотелось подержать в руках цветок, приласкать мальчишечку, поговорить с ним.

— Здравствуй, парень.

Мальчонка обрадованно, в то же время испуганно кивнул головой.

— Дал бы ты мне цветок. А? Посмотреть только.

— Пожалуйста! — и мальчишка протянул руку с цветком, не решаясь, однако, подойти к старику.

— Стар я очень и болен — подойди… Не бойся.

— А я и не боюсь, — теперь уже бойко ответил мальчонка, подошел к Антону Сергеевичу и отдал цветок.

Антон Сергеевич понюхал и удивился: вот уж не думал, что запах горьковатой зелени может быть таким приятным. А как красивы были бархатные лепестки! Но почему он раньше этого не замечал?

Вспомнил Антон Сергеевич о мальчишке.

Ах беда, надо бы поговорить с ним, но о чем? Надо бы приласкать парнишку, но как?

Забыл старый. Совсем забыл.

…Четверо его сыновей росли вот такими же глазастыми, выросли добрыми ребятами… Это было так давно. Он только и помнил, что они были глазастыми и смешливыми. Бывало, вернется из поездки, только порог переступит — мальчишки тут как тут. Не дадут ему ни умыться, ни переодеться — требуют гостинцев от зайца. Достанет он из своего железного сундучка, даст им по кусочку зачерствевшего хлеба, по обломку засохших котлет — уплетают за обе щеки, слаще сладкого им те гостинцы. А потом, когда умоется отец, пообедает, затеют «малу кучу» — свалят его с ног, и тут уж столько смеху бывало! А он щекотал их, щекотал и сам хохотал до слез, до боли в боках и затылке.

Смеялись мальчишки, и для отца не было большей радости, чем видеть их вот такими. Веселыми.

Потом трое ушли на войну. Ушли ребята и не вернулись — погибли молодыми, неженатыми.

Четвертый женился. Лет шесть жена не приносила ему ребенка, а когда родила, наконец, к великой радости Антона Сергеевича, они уехали на Чукотку. Только и пришлось деду послушать, как плакала малая кроха, как звучно сосала сладкое материно молоко.

Когда захворал Антон Сергеевич, соседи посоветовали ему дать сыну телеграмму, но старик не захотел — решил не тревожить сына в такой дальней дали, думал, поправится скоро, думал, все обойдется. Да вот теперь чувствует, не обойдется — тяжесть в нем поселилась и гнетет его книзу, давит. Чует Антон Сергеевич, не управиться ему с этой тяжестью. Вчера попросил соседей отбить сыну депешу: пусть приедет закрыть отцу глаза, пусть схоронит его рядом с Ольгой, которая всю долгую жизнь была Антону Сергеевичу доброй женой.

Пусть схоронит.

Но от сына пришел ответ, в котором говорилось, что над Чукоткой разыгралась пурга и самолетам нет ходу.

«Держись, батя, не сдавайся. Чуть только отпустит непогодь, с первым же самолетом прилечу. Привезу Аринку, пускай потешит деда».

Пускай потешит. Нет, похоже, не успеют они прилететь, думал старик, и от этой думы росла в нем тяжесть, глыбилась и все неотвратимей давила на сердце.

Не оставляли старика соседи, каждый день кто-нибудь приходил в больницу.

Тешили разговорами, баловали вареньицем и солеными арбузами, а все — не то: не проходила боль, не переставала глодать тоска.

Смерти Антон Сергеевич не боялся, он даже втайне ждал ее как избавительницу. В самом деле, дышать только для того, чтобы маяться от боли и глотать постылую манную кашу, чтобы только дышать? Видеть солнце и мучиться в тоске по полям, а в тягучей темноте ночи страдать от бессонницы, чтобы еще раз увидеть солнце?

Устал он, очень устал от всего этого и жил надеждой на вечное успокоение и забвение — ждал его, хотя и не торопился уйти от живых людей.

Ждал своего часа.

Однажды — и не спал вроде бы в ту ночь, вроде бы наяву случилось — провалился он в глубокую яму. Темно в той яме было и душно, а где-то вверху виделся ему бледный свет и слышался оттуда голос его внучки Аринки.

Только и слышал он внучку, когда сосунком пищала, а теперь все-таки узнал он ее — плакала Аринка и звала его, наверно. Но Антон Сергеевич даже не пытался выбраться из ямы, знал — не удастся. И тоже плакал, задыхался, захлебывался слезами.

В другой раз вот так же его звал сын.

Старик стал бояться, тишины, в каждом углу ему чудилось что-то жуткое и непонятное. Ночами он бродил по коридору, искал бодрствующих сиделок, медсестер, разговаривал с ними или просто молча сидел — только бы не одному, только бы живая душа рядом. Лишь под утро возвращался в палату.

В его тусклых глазах появилось яркое свечение — это были страх и отчаяние…

И вот он появился — мальчишечка с георгином.

Антон Сергеевич гладил его плечи, прикасался к налитым щечкам, и дрожали у него руки от волнения, от радости.

— Где ты взял такой хороший цветок? — чтобы не молчать, спросил Антон Сергеевич.

— У нас в саду. У нас много разных цветов.

— Завтра придешь ко мне? — спросил старик и испугался, вдруг мальчишка ответит отказом.

— Приду. Если хотите.

— Очень хочу. Приходи. Я тебе шоколадку дам.