Повести. Рассказы

Во-вторых, у кого ты научился о серьезных вещах говорить во время пьянки? Ты, как и некоторые другие, думаешь, вероятно, что все сделанное на земле омыто спиртом?

Тебе не кажется, что пить с несимпатичными и даже чуждыми тебе людьми — это начало твоей деградации?

Заглянула с кухни Сима и прервала самоистязание:

— Ты уже проснулся? Сейчас принесу компотику из свежих вишен. Кисленького…

Принесла и села на кровать.

Компот был холодным. Я пил и дрожал от удовольствия.

— Послушай, Петька, и хорош же ты вчера был! Я первый раз видела, чтобы ты так отчаянно пил водку. И вообще мне казалось, что ты вот-вот начнешь драться, окна бить…

— Ух, вкусно!.. Принеси еще стаканчик…

Она принесла и опять села на краешек кровати.

— И еще мне показалось, что ты все-таки будешь оперировать Степана…

— Буду. Обязательно.

— Напрасно!

Сима взяла пустой стакан и села у стола, стала серьезной. Это так ей не шло. Складка у переносицы и оттопыренные губы делали ее смешной.

— Я не понимаю, что с тобой происходит. Или ты просто упрямишься, или у тебя нет ощущения реальности. В институте ты был совершенно другим…

— Я тоже тебя сейчас не понимаю.

— Сергей Сергеевич совершенно прав: здесь не научно-исследовательский институт, а обыкновенная сельская больница, работа которой регламентируется государственными положениями, инструкциями…

— Слушай, Конопушка, осторожно, а то ты меня придавишь этими словесами.

— Перестань!.. Хорошо, если удачно пройдет операция, — тебе слава и все такое прочее. А если неудача?.. В первую очередь влетит Сергею Сергеевичу. Зачем это ему?

— Вся жизнь — это сплошные влетания. Не за мою операцию ему влетит, так за мусорные ящики или за пьяницу Поликарпа. Пусть лучше влетит за доброе дело.

— Ну перестань!.. Что получится, если каждый начнет заниматься чем ему захочется?

— Это будет высшее общество. Идеал, к которому стремятся люди.

— Анархия!.. И перестань со мной так разговаривать.

Еще больше оттопырились, задрожали ее розовые губки, а глазенки блестели и вот-вот могли расплакаться.

— В другом Сергей Сергеевич тоже прав: тебе нужно сейчас осваивать практические азы хирургии, учиться хорошенько владеть скальпелем, а не лезть в эксперименты. Чтобы попасть в ординатуру, тебе нужна хорошая характеристика, иначе даже папа не сможет…

— Хватит!.. Откуда ты, черт возьми, взяла, что твой папенька должен меня устраивать, пристраивать, что я должен обязательно идти в ординатуру, стать ученым?!.

В одних трусах, я уже шлепал по полу босыми ногами перед оторопевшей Симой и говорил громче, чем надо бы.

— Научиться бы человеком быть хорошим, честным врачом, а уж потом!.. Я думал — ты мой друг, а ты за них. Надо было вчера набить им морды, вышвырнуть вон!

— Сумасшедший! Сумасшедший!.. — испуганно шептала Сима.

Она плакала.

Говорят, женские слезы крепче царской водки: они запросто растворяют не только золото и платину, но и мужскую волю.

Наверно, это правда.

Заплакала Конопушка — и весь мой накал, вся энергия угасла. Я обнял Симу, стал успокаивать ее — так сказать, перешел в оборону.

Прижавшись ко мне, она долго всхлипывала, а потом спросила:

— Ты все-таки будешь оперировать Степана? Да?

— Буду, буду, — ответил я и спохватился, что невпопад ответил.

Сима залилась неутешными слезами, запричитала:

— Дался он тебе, этот бродяга. Уж хоть был бы человек порядочный, а то… Нашел себе дружка — все Ключевое смеется…

Как мне было обидно за Степана! Но даже эту обиду расплавили женские слезы.

У-у, какие они едучие, особенно когда ты без рубашки и слезы струятся прямо по твоей груди, жгут…

— Ладно, ладно, — забормотал я, — не буду, только не реви.

А вот Катя заплакала бы? Черта с два!

Я уже воевал с Божедомовым, с Симой, а сам еще не знал, согласится ли на мою операцию Степан, и думал об этом, когда шел рядом с Симой в больницу. Знала бы она — наверняка назвала бы меня безответственным дураком. Ей это выражение почему-то нравится, будто есть еще дураки и ответственные… А впрочем, сколько их!

Думал я о Степане и во время обхода больных, и на приеме в поликлинике.

Обычно рабочий день у меня проскакивает незаметно, часто злюсь, что не хватает времени хорошенько поговорить с больными, тщательно обследовать их, посоветоваться, а в этот раз мне было нудно и тягостно. Я без конца смотрел на часы, больных слушал нетерпеливо, рассеянно…

Оля с тревогой посматривала на меня и даже спросила, уж не болен ли я? Может быть, мне лучше пойти домой и отдохнуть?

Но вот наконец она повела в перевязочную последнего больного — ворчливого, капризного старика, который отхватил себе топором указательный палец.

Я вымыл руки и подался домой.

К счастью, Симы не было дома, значит, можно было не совершать неторопливый, немного торжественный обеденный ритуал, который она так любила. Я почти на ходу проглотил две котлеты, причем вторую без хлеба, чтоб побыстрее, схватил удочки, «Вестник хирургии» и устремился на реку…