Повести. Рассказы

Не шел, а несся по лугу, насвистывая победные марши. Но чем ближе подходил к Поповой яме, тем менее победными становились они. Я засомневался, согласится ли Степан. А потом подумал: если не согласится, тоже хорошо. Скажу Конопушке и Божедомову, что я — паинька, послушал их мудрого совета и операцию делать не буду.

…Рыбалка была скучная. Рыбаки не сидели каждый у своих удочек, а собрались на обрыве и, наверно, рассказывали анекдоты.

Степан спал вниз лицом на разостланной у воды шинели. Он мог спать в любое время суток, в любых условиях: на солнцепеке, когда дышать от жары было нечем, ночью, когда неимоверно грызли комары. Ему все равно…

Если уж Степан спал — значит, точно, рыбалка пустая.

И только Жмот, как обычно, полулежал в своей лодке, пожевывая распаренную пшеницу, и не сводил глаз в кончиков удилищ, со стоячих поплавков.

Я разбудил Степана.

Он, щурясь на меня заспанными глазами, пробормотал что-то невнятное, а потом пошел к воде, нагнулся, плеснул несколько пригоршней себе в лицо и пришкандылял к землянке, бормоча:

— Не вытерпел! По рыбе соскучился или?..

— По тебе.

Степан засмеялся, заскрипел своим сипатым, заспанным голосом, стал вытираться тряпицей, отдаленно напоминавшей полотенце.

— Здоров брехать, — сказал он, — вот уж здоров! От меня-то чего прячешься? Я тебе верный человек. Вернее в Ключевом не будет.

— Ладно. Спасибо… Была?

— Верхом на коне вчера проскакала. Так, только кинула сюда глаза и… в галоп. А что ж, Петя, как оно у вас будет-то?

Степан первый раз назвал меня Петей, первый раз ласковое слово произнес при мне.

— Ладно, об этом потом, а сейчас вот о чем поговорить надо… Присядем.

Мы сели на бугорок у землянки.

Я возможно проще рассказал о сущности его болезни, о старом методе лечения, а потом раскрыл журнал и стал рассказывать о новом.

Читал выдержки из статьи, показывал рисунки, фотографии…

Сначала он слушал внимательно, напряженно. Вслушивался в медицинские термины, будто в их звуках было заключено нечто важное для него. А потом стал отвлекаться, задумываясь о чем-то, и наконец совсем перестал слушать.

Лицо его побледнело, покрылось крупными каплями пота и выражало растерянность, страх.

— Ты чего, Степан?

— И, говоришь, нога будет совсем хорошая? Прямо… здоровая?

— Да.

— Что ж я тогда делать стану?.. Со здоровой ногой-то?..

— Прыгать, плясать, — пытался пошутить я.

Он не обратил внимания на эту шутку, ровно не слышал.

— Жить как стану?.. Ведь по-скотски-то, как теперь живу, нельзя будет. А как?!.

— Работать пойдешь.

— Куда-а?..

С такой тоской в глазах произнес он это коротенькое слово, что даже мне стало больно.

— Я и умел-то всего быть школьником да артиллеристом… А что такое работа?.. Вот говорят: «на работу не опоздать бы», «выходной день», «трудовая книжка», «хорошая специальность». Что это такое? Не знаю… А мне почти уже сорок лет. Пацаночки моих сынов меня дедушкой зовут… Куда пойду?.. Пенсию заберут…

Я не думал над этим и не мог ему ответить.

Знал я Степана хмурым, грубоватым человеком, чем-то схожим с придорожным замшелым камнем. Может, своей угловатостью, одиночеством и какой-то полупещерной жизнью? И вот теперь передо мной сидел совсем другой человек — обездоленный и беззащитный, с пораненным сердцем, зябко съежившийся, так нуждавшийся в тепле… Мне показалось, его обязательно надо обнять и сказать что-нибудь ласковое. С женщиной это сделать было бы просто, а как быть с мужчиной? Да еще с таким…

И все-таки я обнял его. Неловко как-то, будто деревянными руками.

— Э-э, Степан, пусть она раньше получится. Нога-то. А потом мы с тобой такое завернем — гай-гай!..

— А она, может, еще и не получится? — так обрадованно спросил Степан, будто в моей неудаче крылось его спасение.

— Может, все может! — тоже почему-то обрадованно воскликнул я. — Так согласен?

— Согласен! Хрен с ним!

В субботу я тайком положил Степана в больницу, а в воскресенье сделал ему операцию. Ассистировала мне Оля.

Получилось, как я и ожидал, все хорошо: и Степан вел себя на операционном столе великолепно, даже весело, и я работал с воодушевлением.

Теперь оставалось ждать, когда он поднимется с постели.

И я ждал…

С р е д а.

Степан чувствует себя хорошо. Балагурит, рассказывает анекдоты чуть ли не двадцатилетней давности. Его соседи тоже вспоминают давние времена. И если послушать их разговоры, анекдоты, то можно подумать, что находишься в палате госпиталя времен Отечественной войны.

Под вечер пришла ко мне женщина и попросила разрешения на свидание с больным Ивановым.

— Каким Ивановым? — спросил я.

— Степаном Ильичом.

Я рассмеялся: считаю Степана своим другом, а до сих пор не знал, что он Иванов, Степан Ильич…

Степан говорил о своей жене: бабенка незавидная и глуповатая.

Есть люди, которых, как говорят, господь не щедро наделил умом, но доброта, бесхитростность и сердечность выгодно отличают их от иных умных людей. Они всей своей жизнью утверждают, что ум далеко не единственное и, может быть, не самое главное, что необходимо для счастья на нашей ершистой планете.