Повести. Рассказы

— Работы всей не переделаешь — надо дровишек нарубить, привезти воды с речки, а то бочка пустая. Собрать бы помидоры да огурцы на грядках. Яйца в курятнике два дня уже не брала. А на ужин хорошо бы оладьев нажарить на яичках. Да и яичницу не грех сделать, побаловать ребят, — улыбнулась Маруся. — Пошутила я. Что успеете сделать, и за то спасибо.

Парень-то этот, Жора, вроде бы неторопливый и даже какой-то неповоротливый, к вечеру почти со всем управился.

Встретила Маруся бригадира и расхвалила новичка:

— До того ж моторный, до того моторный. И не липучий, как другие, уважительный и скромный хлопчик.

Иван Ефимович только ухмыльнулся, мол, плохих не берем к себе в бригаду, плохого нам Юрий Павлович не пришлет, а вслух сказал:

— Сбегай-ка к председателю колхоза и попроси у него ведерко хорошего сухого вина. Экстренный случай, скажи, подошел, и еще скажи ему — в долгу не останемся.

— Он это и сам знает, — солидно сказала Маруся, — сколько делов для колхоза хороших переделали.

Иван Ефимович поморщился: «Уж эти бабы!»

— Ясно… И ужин, конечно, сваргань, щоб как надо был. Праздничный.

Вот и «сварганила». Собрала добрый стол.

В то время экскаваторов в стране было еще мало, потому и существовал общесоюзный экскаваторный трест. Его станции работали по всему Советскому Союзу. Случалось, машины перебрасывались для срочных работ на Кавказ, в Среднюю Азию, на Украину. Наверно, поэтому в экипажах и работали механизаторы со всех концов страны. В бригаде кубанца Юрченко машинист Виктор Курочкин был из Москвы, машинист Николай Красота — бывший моряк Тихоокеанского флота, а четвертым машинистом пришел Бормотов, парень с Дона. Один помощник машиниста — рязанец, другой — ленинградец, двое — с Брянщины, ездовыми на лошадях и быках работали украинцы, а возглавлял все это хозяйство десятник Малюгин Яков Степанович, сибиряк.

Нежаркое сентябрьское солнце, отстояв свою вахту на небосводе, клонилось к мохнатым камышам плавней, прощально заглядывало в шалаш механизаторов, которые стояли вокруг стола с глиняными кружками вина.

Речь говорил десятник Яков Степанович. Он считал, в такой торжественный момент надо говорить как-то особенно, как пишут в газетах. Вот он и старался:

— Ты видишь, Жора, мы садимся за стол, будто вся Россия с вами садился — народ-то наш с разных концов сюда собрался. За таким столом и ответ должны держать перед всей страной. Правда, пока не жалуются на нашу бригаду. Надеемся и дальше жить так же… Вот ты и смекай, что к чему. Запоминай наш сегодняшний разговор. А пьем мы, брат, редко, и если уж выпьем, то это значит — у нас большой праздник. Сегодня он в твою честь. Понял ты меня? Ну, и еще должен я тебе сказать. Ты, верно, сообразил, живем мы здесь почти как при коммунизме. Одной семьей. Твердыми законами товарищества живем, хотя и не притесняем друг друга. Коли тебе не понравится наше братство, скажи нам об этом откровенно, мы не обидимся, как говорится, вольному — воля. Но не вздумай лукавить, хитрить-мудрить, иначе выдворим вон. Этого… нехорошего, можно бы и не говорить, да уж лучше сразу все начистоту. А теперь, дорогой Жора, мы выпьем за твое здоровье, за твою удачу в нашей семье.

И выпили механизаторы по кружке молодого колхозного вина. Захрустели на зубах малосольные огурчики, приготовленные Марусей с укропом и красным жгучим перцем.

Ели механизаторы, как и работали, жадно, смачно и ловко.

— Эй! — вскричал шутливо Виктор Курочкин. — Пора нам и делом заняться!.. Красота, возьми гитару! Прошу, господа рыцари, на солнышко. Прошу вас из шалаша на простор.

Шутил вроде бы весельчак Курочкин, шутил вроде Красота, одетый в тельняшку, и все остальные тоже вроде бы шутили, но вот вышли из шалаша, стали лицом к заходящему солнцу, затихли, и шутка исчезла. Вспорхнула и пропала. Посерьезнели ребята.

Стали механизаторы полукругом, Георгия выдвинули в середину, лицом к лицу с Курочкиным и Красотой.

Почему-то грустно побренькивала гитара в больших руках Николая, а сам Красота что-то тихонько напевал.

Закатное солнце било Георгию в глаза, и он жмурился, будто прятал за ресницами волнение, которое вдруг подступило к сердцу. Он понимал, шутят ребята, а сдержать волнение не мог. Да и не хотел.

Высоко в небе загоготали гуси.

Вскинули ребята головы и взглядом проводили птиц до лимана, до высоких камышей.

— Добрый знак, — сказал Иван Ефимович, — приживешься ты, хлопче, у нас!