Повести. Рассказы

Поехать бы в Тихорецкую, да и все тут. Там уж и квартира ему приготовлена. Забрать маму из Зимовников. И зажили бы они с нею припеваючи. Должность механика почетная.

Хорошо бы поехать в Тихорецкую, да занозил ему душу Серафим Бойко. Одно название чего стоит — Плавстрой. Из плавней делать ниву, а слышится в названии что-то морское и чуточку загадочное. Но главное для Георгия было — работать под началом легендарного начдива. Это все равно, что ходить под его командой в ураганные кавалерийские атаки. Ну, не совсем так, но все-таки — здорово! Иной всю жизнь проживет и не увидит такого знаменитого, такого отважного человека, как Жлоба. А если еще и работать с ним, выполнять его распоряжения!

А какая стройка! Разве ее сравнишь с какой-нибудь МТС? В этой самой МТС есть, наверно, каких-нибудь три-четыре сеялки да веялка, тракторишка да молотилка — вот и вся техника. Не разгонишься… Везет же другим — строят в Сталинграде тракторный завод, в Магнитогорске — доменные печи. Днепрогэс сооружают!

Да чего ему стесняться, чего бояться Георгию? Ведь он же не от дела бежит, а наоборот. В рядовые экскаваторщики идет, от важной должности отказывается.

…Тихонько поднялся Георгий с постели, осторожно, чтобы не разбудить спавших товарищей, прошлепал и о полу босыми ногами к столу.

Зажег на ощупь настольную лампу, прикрыл полотенцем зеленый абажур и стал писать письмо матери.

Округлыми аккуратными буквами, в почтительных словах писал ей о своих сомнениях, о желании работать на большой стройке, на умных и сильных машинах. А закончил письмо так:

«Должно быть, плохо тебе, мама: Виктор уехал учиться, я не еду домой. Если можешь, не сердись на нас, а главное — не тоскуй. Потерпи еще немного, и заживем мы с тобой на славу. А пока мне надо немного поездить по земле, мир повидать, ума-разума набраться — ведь ты меня сама учила этому.

Начну работать и денег тебе буду присылать, сколько смогу. Виктору тоже помогать буду, так что ты не беспокойся.

Крепко я тебя обнимаю и целую.

Только ты не сердись на меня, мне ведь и без того придется держать ответ перед комсомольским комитетом, придется оправдываться на собрании. Может, удастся оправдаться, а может, и нет. Комсомольцы — народ строгий».

Не пришлось Георгию оправдываться, хотя секретарь комитета комсомола строительства был настроен серьезно, намеревался внести предложение об исключении Бормотова из комсомола за «преступно грубое нарушение трудовой дисциплины».

Могло так статься, что и исключили бы его, в те давние годы в комсомоле дисциплина оставалась такой же твердой, как и в военное время. Но когда бюро комсомольской организации собралось обсуждать поступок Бормотова, когда Георгий сидел на передней скамье, убитый горем, не способный даже двух слов произнести в свою защиту, а секретарь комитета громыхал кулаком по столу, грозил крепкими словами, тут вошел Юрий Павлович Браун. Послушал он секретаря, членов бюро, а потом попросил слова:

— По форме — виноват Георгий Бормотов, раз не подчинился директору техникума, ослушался комитет комсомола и принял другое решение. Но сделал он это не по своей воле. Это я просил его поехать на Плавстрой.

— Не понятно, товарищ главный инженер, объясните, какое вы имели право отменять распоряжение?..

Браун поднял руку:

— Я знал товарища Бормотова студентом индустриального техникума, когда преподавал там. Это настоящий комсомолец. Работать умеет так, что каждый из нас может ему позавидовать. И умеет, и любит. Но самое основное — он талантливый механик. Прирожденный. Ну и… взял я на себя смелость, послал Серафима Бойко звать Бормотова к нам на стройку. Подумал я, в нынешних МТС Георгий может закиснуть, может потеряться его одаренность, талант, так необходимый нам всем, нашему общему делу…

— Это не порядок!

— Подумаешь — талант!

— Пусть работает там, куда направили!

— Если каждый станет отменять решения…

— Я — не каждый! — загремел вдруг Юрий Павлович. — Я коммунист. Я главный инженер экскаваторной станции!

Притихли немного комсомольцы, в ожидании посматривали на секретаря комитета. Возможно, погорячились они?

Юрий Павлович продолжал: