Повести. Рассказы

— Зачем? С завтрашнего дня я буду вам читать лекции о комбайне, — сказал комбайнер, — а потом покажу все до винтика. Так что потерпи.

— Спасибо, но я еще и сам хочу, — упрямо сказал Георгий.

Комбайнер внимательно посмотрел на рослого, нескладного, но крепкого парня с большими руками рабочего:

— А ты, видно, лобастый! Хорошо, коли лобастый и рукастый… Добро, быть по-твоему — бери книгу. Если осилишь, может, в уборку и разрешу сесть за штурвал.

— Осилю.

— Не думай, что легко.

— Все равно осилю.

И осилил.

Подошла пора убирать хлеб, и комбайнер поставил с собою рядом Георгия, приучал к машине. Однажды он своему ученику сказал:

— Сегодня веди машину сам. И не трусь.

Дул горячий и колючий «астраханец», пригибал к земле колосья, обжигал лицо Георгия. Срывал с обочин пыль, выхватывал из комбайна мякину и кружил ее по полю вместе с пылью.

А Георгию все было нипочем. Что на зубах скрипел песок, что катились из глаз слезы. Главное — рокотали моторы трактора и комбайна, покорно ложились под мотовила колосья пшеницы, шелестело зерно, наполняя бункер.

Смеялся Георгий. От радости, от восторга. И хотя машина шла медленно, ему чудилось, что летела она так же быстро, как когда-то его первый паровоз. И будто земля, солнце, дальние осокори, ветряная мельница на бугре кружились вокруг него, как тогда кружилась и пела степь, телеграфные столбы, деревья.

Смеялся Георгий.

Комбайнер показывал ему кулак, дескать, что за легкомыслие! А старый учитель Никита Харитонович просил, чтобы тот не сердился на парня, когда человек чувствует себя птицей — пусть летит.

Учитель был, наверно, прав…

В то время уже случались в селах сноповязалки, молотилки и всякое такое, но большинство-то крестьян пока еще убирало хлеб вручную. Жали серпами, косили косами. Вязали в снопы и ставили в суслоны. Потом грузили на арбы и возили домой, чтобы там молотить каменными катками, запряженными лошадьми, а то и цепами.

От жатвы до каравая мужики и бабы столько еще проливали пота, что из него могла бы получиться речка. Горькой соли в той работе было не меньше, чем в море, а тут Егор катил полем на машине и со всей тяжелой работой управлялся один.

…Сейчас, когда на поля нашей страны выходят миллионы самых совершенных комбайнов, когда идут они караванами, на это никто даже внимания не обращает — обычное дело. И уже говорят, мол, нужно строить более мощные машины, надо, чтобы в кабину комбайнера не проникала пыль, чтобы ему было прохладно работать, чтобы влажность в кабине была нормальной, вообще пора переходить к дистанционному управлению степными машинами.

Все верно. Все так и будет, но главное, говорит Георгий Федорович словами своего старого учителя, чтобы люди не жирели в пуховиках, чтобы в кабинах с кондиционированным воздухом и у кнопок автоматов не переставали дивиться каждодневному таинству рождения.

2

На перроне, где когда-то впервые Георгий увидел паровоз, сегодня он прощался с матерью.

Матрена Семеновна гордилась, что ее сын признан одним из лучших учеников школы крестьянской молодежи, что его посылают учиться в техникум. В Краснодар.

Когда ей приходилось в жизни круто, она умела смотреть своей беде прямо в глаза, верила, одолеет ее, и эта вера прибавляла сил. А вот если везло Матрене Семеновне, если в дом жаловало долгожданное счастье, волновалась она, маялась в тайне, ожидая недоброго, — ведь все в жизни имеет начало и конец.

Вот и нынешнее лето принесло столько ясных и покойных дней довольства в дом Бормотовых, что даже боязно: Георгий успешно окончил школу, на практике хорошо заработал — сам оделся, братишку Виктора приодел и матери дал денег. Одного его со всей станицы посылают на учебу в город. Матрена Семеновна вон сколько лет прожила на белом свете, а в городе никогда не бывала, только и знает о нем по рассказам. Ну и ладно — зато сын ее теперь едет в город. Хотелось ей верить, что Георгий далеко пойдет по дороге, которая стелется перед ним, поживет, увидит свет и мать порадует.

Хорошо бы, ой, как хорошо бы!

Пришла она на станцию в самом лучшем своем платье, в праздничном полушалке, в новеньких ботинках, купленных сыном. Не показывала людям свою тревогу — была веселой, осанисто стояла на перроне, ожидая поезда, с достоинством разговаривала со станичниками. Но когда пришел час садиться Георгию в вагон, не выдержала и зашлась в рыдании. Обняла сына за плечи, словно бы не собиралась его отпускать.

Он склонился над нею и прошептал:

— Чего ты, маманя? Чего так? Успокойся, не срамись перед людьми своей слабостью.

А потом сказал громко, чтобы все слышали:

— Скоро, маманя, я возвернусь. Скоро. Кончу учебу, и поедем с тобою по всей России. Посмотришь, какая она есть. Поживешь ты со мной в радости, в холе да в воле. Так что уж не скучай, не плачь, а радуйся, что еду я учиться.

Говорил он так матери, успокаивал ее — на то он и мужчина, но когда прогремел на стрелках поезд, покинув станцию, оставив позади станицу, и сам ослаб малость: робел перед неизвестностью. Да и с мамой было расставаться жалко — как он там жить без нее будет? В чужом и непонятном ему городе.

Город… Какой он?