Повестка дня

Для Зейсс-Инкварта путешествие закончилось куда хуже, чем для Шушнига, и после службы в Кракове и в Гааге он завершил свой жалкий путь статиста в Нюрнберге. Там он, конечно, будет все отрицать. Он, ключевая фигура, способствовавшая присоединению Австрии к Третьему рейху, ничего не сделал; он, получивший почетное звание обергруппенфюрера СС, ничего не видел; он, ставший министром без портфеля в правительстве Гитлера, ничего не слышал; он, оказавшийся представителем правительства Польши, вовлеченный в процесс жестокого усмирения польского движения сопротивления, ничего не приказывал; он, занявший, наконец, должность комиссара рейха в Нидерландах, казнивший, как выяснилось после суда в Нюрнберге, более четырех тысяч человек, открытый антисемит, снявший евреев со всех руководящих постов, он, не чуждый мер, которые привели к смерти примерно ста тысяч голландских евреев, ничего не знал. И когда колокол зазвонил по нему, он, как и приличествует адвокату, принялся защищать подсудимого, приводить в доказательство один документ за другим, добросовестно и аккуратно вести дело.

Шестнадцатого октября 1946 года, в возрасте пятидесяти четырех лет он, сын директора школы Эмиля Зайтиха, отказавшегося от своей фамилии в пользу более немецкой, он, проведший детство в Станнерне, в Моравии, и переехавший в Вену в возрасте девяти лет, вдруг оказывается над пропастью в Нюрнберге. И вот он здесь, на эшафоте, после нескольких недель, проведенных в тюремной камере, под ежечасным надзором, под ослепляющим светом лампы, подобной ледяному солнцу; после ночи, когда ему объявили, что пришел его последний час, он спустился по ступенькам во двор, неуверенным шагом вслед за другими поднялся на эшафот в сопровождении солдат, стал свидетелем смерти девяти приговоренных и, наконец, пошатываясь, проследовал к месту казни. Сначала в бараке с виселицей, напоминающем старый сарай, пропал Риббентроп. Он уже не казался высокомерным, как обычно, непреклонным, как во время переговоров в Бергхофе, он выглядел сломленным перед лицом смерти. Прихрамывающий старик.

Затем казнили еще восьмерых, и очередь дошла до него, до Артура Зейсс-Инкварта. Он сделал шаг к палачу. Последним свидетелем жизни Зейсс-Инкварта окажется Джон К. Вудз. В свете прожекторов осужденный, подобный бабочке с подпаленными крыльями, увидел толстое лицо палача. В медицинском отчете на неестественном противоречивом жаргоне сказано, что Вудз был слабоумным — а иначе кто согласился бы на такую работу? Многие рассказывают о нем как о жалком типе, алкоголике и краснобае. Говорят, что к самому концу карьеры палача, после пятнадцати лет на службе у закона, Вудз, хлопнув десять стопок виски, хвастался тем, что повесил триста сорок семь приговоренных — оспариваемая цифра. Тем не менее в тот октябрьский день, в начале карьеры, он уже повесил многих; на фотографии 1946 года он вместе с Иоганном Райхартом, тоже человеком мешка и веревки, казнит тридцать приговоренных; слева шеренга для Вудза, справа — для нанятого американцами по юридической необходимости Райхарта, который во время Третьего рейха уже казнил тысячи человек. Так что для Зейсс-Инкварта лицом смерти стала толстенькая красная физиономия Вудза: у смерти ограниченный выбор масок.

Зейсс-Инкварт подыскивал слова, но куда они подевались? Конец салонной галиматье, приказам, аргументированным монологам в зале суда, осталась всего одна фраза. Незначительная фраза. Фраза, состоящая из таких бедненьких слов, что сквозь них просвечивает день: «Я верю в Германию». После этой странной формулировки Вудз надел приговоренному капюшон на голову, петлю на шею и привел в действие машину смерти. И посреди разрушенного мира Зейсс-Инкварт вдруг исчез.

Отчаянная попытка

Но мы пока что еще только в 1938 году 16 февраля. За несколько часов до истечения срока исполнения требований Гитлера Миклас в своем президентском дворце дает слабину. Амнистируют убийц Дрейфуса, Зейсс-Инкварта назначают министром внутренних дел, штурмовики ходят по улицам Линца, размахивая флагами. На бумаге Австрия, попавшая под немецкую опеку, мертва. Однако здесь не царит священный ужас и не сгущаются тучи кошмара. Настораживают только мрачная расцветка комбинезонов и общая атмосфера лжи. Жестокость пока себя не проявляет, бесчеловечные страшные слова никто не произносит, на нервы действуют только бесконечная вульгарная пропаганда и нависшая угроза.

Однако спустя несколько дней Шушниг вдруг начинает волноваться: принудительное соглашение встало ему поперек горла. Переполняемый чувствами, канцлер заявил парламенту, что Австрия останется независимой и что уступок больше не будет. Ситуация обостряется. Члены нацистской партии выходят на улицы и сеют террор. Полиция не вмешивается, поскольку Зейсс-Инкварт, нацист, уже министр внутренних дел.