Повестка дня

Нет ничего хуже этих несчастных толп, этих солдат с нарукавными повязками, с военными значками, этой молодежи, оказавшейся перед ложной дилеммой, тратящей энергию на катастрофическую авантюру. Тем временем Шушниг, маленький австрийский диктатор, разыгрывает свою последнюю карту. Ах, ему следовало отдавать себе отчет в том, что в любой игре есть критический предел, когда изменить решение невозможно, когда остается лишь наблюдать за тем, как противник выкладывает на стол козыри и берет взятки: дам, королей, все, что побежденному не удалось вовремя разыграть, все, что он лихорадочно придерживал в надежде не продуть. Шушниг отныне никто. У него ничего нет. Он ничейный друг, ничейная надежда. Хотя недостатки до сих пор при нем: высокомерие аристократа и устаревшие политические взгляды. Восемь лет назад он оказался во главе группы католической полувоенной молодежи: тот, кто танцевал на убитой свободе, не может рассчитывать, что его освободят! Луч света не пронзит его мрак, никто не улыбнется призраку, чтобы подбодрить его перед исполнением последнего долга. Ни одно холодное слово не слетит с его уст, ни капли милосердия нет в его сердце, ни на миг не просветлеет его лицо. И он не проронит ни одной слезы. Потому что Шушниг — лишь игрок в карты, плохой игрок; он даже, казалось, поверил в искренность немецкого соседа, в легитимность соглашения, на которое его вынудили. Поздно он разъярился. Он заговорил о ценностях, которые сам же попрал, потребовал соблюдения смехотворных правил ради независимости, которая умерла. Он не захотел разглядеть истину. Страшная, неизбежная правда колет ему глаза. Горький секрет компромисса возвращается Шушнигу плевком в лицо.

В последней попытке спасти тонущий корабль австрийский канцлер обратился за помощью к партии социал-демократов и синдикатам, которые уже четыре года как запретили. Перед лицом опасности социалисты, однако, решили его поддержать. Шушниг вскоре предложил провести референдум и проголосовать за независимость Австрии. Гитлер обезумел от бешенства. В пятницу 11 марта, в пять утра слуга разбудил Шушнига перед началом самого долгого дня в его жизни. Канцлер свесил ноги с кровати. Почувствовал ступнями холодный паркет. Надел тапочки. Ему объявили о приближении немецких войск. Границу Зальцбурга закрыли, железнодорожное сообщение между Австрией и Германией прервали. В сумерках затаилась змея. Усталость от жизни сделалась невыносимой. Внезапно Шушниг почувствовал себя очень старым, ужасно старым, но у него еще будет время обо всем этом подумать — при Третьем рейхе он проведет в тюрьме семь лет; семь лет он будет размышлять, не зря ли возглавил группу полувоенных католиков, семь лет он будет решать для себя, кто такие католики на самом деле, он будет отделять свет от праха. Даже с учетом легких послаблений, заключение — страшная пытка. Поэтому, как только его освободят союзники, воевавшие против Германии, он станет вести мирную жизнь. И — словно каждому из нас уготовлены две жизни, словно игры смерти могут разрушить наши мечты, словно в тени семи лет заключения Шушниг спрашивал Бога: «Кто я?», а Бог ему отвечал: «Ты кто-то другой» — бывший канцлер переедет в Америку, переродится в примерного американца, примерного католика, профессора католического Сент-Луисского университета. Еще немного, и он в домашнем халате обсуждал бы с Маклюэном галактику Гутенберга!

День на телефоне

К десяти утра, пока Альбер Лебрен, президент Французской Республики, подписывал декрет о зарегистрированном наименовании места происхождения жюльена (знаменитый декрет 11 марта 1938 года) и думал, глядя на оконные створки своего кабинета, действительно ли вина из Эмеренги и Прюзилли заслуживают этого названия; пока капли дождя барабанили по стеклам, словно рука начинающего пианиста неловко исполняла музыкальный фрагмент, размышлял Альбер Лебрен, внезапно проникнувшийся духом поэзии; пока он раскладывал декрет поверх груды бумаг — в настоящем бардаке! — и подписывал другой декрет о бюджете грядущей национальной лотереи — это был уже пятый или шестой такой декрет с момента вступления Лебрена в должность, потому что некоторые декреты возвращаются, подобно стрижам в ветвях больших деревьев на набережных, и ложатся на стол в его кабинете каждый год; так, пока Альбер Лебрен до бесконечности мечтал под гигантским эгоцентричным абажуром, в Вене канцлер Шушниг получил от Адольфа Гитлера предупреждение: либо он отказывается от референдума, либо Германия завоюет Австрию. Возражения не принимаются. Конец фантазиям о добродетели. Придется смыть грим и снять костюм. Прошли четыре нескончаемых часа. В два часа дня, в ярости сбросив со стола обед, Шушниг отменил референдум. Уф. Все будет по-прежнему: прогулки по берегу Дуная, классическая музыка, пустая болтовня, выпечка из кондитерской «Демель» или «Захер».