Повествование о жизни Фредерика Дугласа, американского раба, написанное им самим

Сильная сторона мистера Коуви заключалась в его способности обманывать. Свою жизнь он посвятил тому, чтобы затевать и совершать грязнейшие жульничества. Все, что дали ему образование и религия, он приспосабливал к своей склонности обманывать. Он, кажется, считал себя способным ввести в заблуждение всемогущего Бога. Утром он молился на скорую руку, вечером же, перед сном, его молитва затягивалась надолго; и как ни странно это может показаться, мало кто мог считать себя более святым, чем он. Религиозные обряды в его семье всегда начинались с пения, и, так как голоса у него не было, запевать церковный гимн стало моей обязанностью. Он прочитывал молитву и кивал мне, чтобы я начинал. Временами я подчинялся, в других же случаях отказывался. Мой отказ почти всегда приводил его в замешательство. Стараясь показать себя независимым, он вскакивал и начинал покачиваться, пытаясь попасть в такт гимну. В этом состоянии он молился с еще большим усердием, чем обычно. Бедняга! Он был настолько искусен в обмане, что подчас вводил в заблуждение самого себя, всерьез полагая, что непогрешим в своей вере в Господа Бога, и в то же время проявлял жестокость, заставляя свою рабыню совершать грех адюльтера. А произошло вот что: мистер Коуви был бедняком, он еще только начинал; денег у него хватало на покупку одного раба, и потрясающим фактом стало то, что он купил рабыню, по его словам, для размножения. Эту женщину звали Каролина. Мистер Коуви купил ее у мистера Томаса Лауи, что жил в шести милях от Сент-Микелса. Она была крупной здоровой женщиной в возрасте около 20 лет. Она уже родила ребенка, что говорило ему о ее возможностях. Купив ее, он нанял на работу женатого мужчину, мистера Самюэля Харрисона, сроком на год, и заставлял его спать с ней каждую ночь. Результатом было то, что в конце года несчастная женщина родила сразу двойню. Этим исходом мистер Коуви был, кажется, весьма удовлетворен, вместе с мужчиной и бедной женщиной. Так радовались он и его жена, что ничего не могли сделать для Каролины – ни плохого, ни хорошего. Дети были признаны как естественное дополнение к его богатству. Если когда-либо в жизни мне и пришлось хлебнуть рабства до дна, то это в первые шесть месяцев пребывания у Коуви.

Мы работали в любую погоду. Для нас не существовало ни жары, ни холода, ни дождя, ни ветра, ни града, ни снега, так упорно мы трудились в поле. Работа, работа, работа, для нее не хватало дня, не то что ночи. Самые длинные дни казались ему слишком короткими, а самые короткие ночи слишком длинными. Я был в какой-то степени необуздан, когда только прибыл туда, но несколько месяцев этой дисциплины приручили меня. Мистер Коуви сделал все возможное, чтобы укротить меня. Мое тело, дух и душа были подавлены. Природная резвость исчезла, интеллект зачах, склонность к чтению умирала, яркая искра, что мелькала в моих глазах, погасла, темная ночь рабства наступала на меня; вот так человек превращался в «скотину».

Только в воскресенье у меня появлялось свободное время. Я проводил его в состоянии звероподобного забытья: то засыпая, то бодрствуя под каким-нибудь большим деревом. Иногда я вскакивал, жажда свободы молнией пронзала мою душу, сопровождаемая слабым лучом надежды, который вспыхивал на мгновение и исчезал. Я вновь падал, оплакивая свое несчастное положение. Иногда меня охватывало желание покончить разом с собой и Коуви, но союз страха и надежды уберегал меня от этого. Сейчас же мои страдания на этой плантации вспоминаются скорее как сон, нежели суровая реальность.