Повествование о жизни Фредерика Дугласа, американского раба, написанное им самим

Для меня важно описать мои чувства по мере того, как приближалось время побега. У меня было множество сердечных друзей в Балтиморе – друзей, которых я любил едва ли не как свою жизнь, – и мысль, что я буду разлучен с ними навсегда, была невыразимо тягостна. На мой взгляд, из тех, кто находится в рабстве сейчас, убежали бы тысячи, но остаются они из-за крепких уз привязанности, что связывает их с товарищами. Мысль о том, что я покину моих товарищей, была решительно самой болезненной мыслью, с которой я боролся. Любовь к ним была моим уязвимым местом и ослабляла мое решение больше, чем все остальное. Кроме боли разлуки, страх и мрачное предчувствие провала превосходили то, что я знал по опыту первой попытки. Ужасное поражение, выдержанное тогда мной, снова начало изводить меня. Я уверял себя, что, если провалюсь и в этот раз, мое дело окажется безнадежным и окончательно решит мою судьбу как раба. Я не мог надеяться ни на что другое, кроме жестокого наказания, что снова окажусь в таких условиях, когда побег станет невозможен. Не надо иметь слишком живое воображение, чтобы нарисовать самые ужасные сцены, через которые я должен был бы пройти в случае провала. Прозябание рабства и блаженство свободы постоянно стояли предо мною.

Я находился между жизнью и смертью. Но, оставаясь твердым в своем решении, на третий день сентября 1838 года я сбросил оковы и добрался до Нью-Йорка без каких-либо препятствий. Как мне удалось это, какими я средствами пользовался, в каком направлении путешествовал и как передвигался, я должен оставить в тайне по причинам, упомянутым выше.

Меня часто спрашивают, как я себя почувствовал, когда очутился в свободном штате. Я никогда не мог ответить на этот вопрос так, чтобы остаться довольным собой. Это был момент наивысшего волнения, когда-либо испытанного мной. Я думаю, что чувствовал себя так, как, представьте себе, чувствует себя безоружный матрос, когда его спасает от погони пиратов дружественный военный корабль. В письме близкому другу сразу по прибытии в Нью-Йорк я написал, что чувствую себя подобно тому, кто освободился из логова голодных львов. Это состояние души, однако, очень скоро прошло, и меня снова охватило чувство величайшей ненадежности и одиночества. Меня все еще могли вернуть обратно и подвергнуть всем мукам рабства. Этого само по себе было достаточно, чтобы охладить пыл моего энтузиазма. Но одиночество лишило меня самообладания. Тут я был среди тысяч людей и всем им чужой, без дома, без друзей, среди тысяч моих собратьев – детей одного Отца, – и все же никому не решаясь открыть моего печального положения. Я опасался заговорить с любым из них из боязни сказать не то, что нужно, и таким образом попасть в руки жадных до денег похитителей, чьим делом было высматривать запыхавшегося раба, как дикие лесные звери лежат, подкарауливая добычу. «Не доверяй никому!» – эти слова стали для меня правилом при бегстве из рабства. В каждом белом я видел врага и почти в каждом цветном – повод для подозрения. Это была невыносимая ситуация, и, чтобы понять ее, тому нужно пережить этот опыт или представить себя в подобных обстоятельствах. Пусть он окажется беглецом в незнакомой земле – земле, призванной быть заповедником для охоты рабовладельцев, чьи обитатели стали узаконенными похитителями людей, – где он в любую минуту может быть схвачен его согражданином, подобно тому, как страшный крокодил овладевает своей добычей.