Повод для оптимизма? Прощалки

Я хотел бы высказать определенную мысль по поводу свободы слова. Вы знаете, что я вообще человек западный и считаю, что свобода слова – это одна из самых главных свобод. Без свободы слова не может быть никакой демократии, без свободы слова – диктатура. В общем, все понятно.

Но при этом я всегда считал, что свобода сопряжена с ответственностью. Кто самый безответственный человек? Это раб. За раба принимает решение хозяин: он несет ответственность, а раб выполняет. А самый ответственный человек – это свободный человек, который сам отвечает за себя, за свои слова, за свои поступки и так далее.

И вот исходя из этого, я говорю, что свобода слова возможна до тех пор, пока моя свобода слова не начинает вредить кому-то, пока она не ограничивает свободу другого человека. По-моему, это принципиально важная вещь.

И в этой программе я спрашивал мнение Александра Владимировича Семенова о том, что у нас, в наших СМИ, на телевидении, на федеральных каналах дают слово противникам мер, которые считают необходимыми для борьбы с пандемией и решения вопроса коронавируса. По моему убеждению, эти деятели наносят вред, потому что их могут послушаться растерянные и немного напуганные люди.

Я вам скажу (хотя, конечно, меня будут проклинать): я бы им слово не давал, не в этой ситуации. Эта ситуация, как кто-то сказал, практически как война. А когда война – появляется некоторая необходимость в жесткости. По крайней мере это мое убеждение, пускай меня осудят.

* * *

Я убеждаюсь в том, что ничто не обходится без политики, даже пандемия. Ну, к примеру, сначала в разных западных изданиях возник негромкий намек на то, что в России с COVID‐19 дело обстоит плохо. Настолько плохо, что я стал получать письма – и до сих пор получаю – от друзей в Америке, которые спрашивают: «Как дела? Здоровы ли вы? Мы слышали, что у вас все очень плохо, тяжелая ситуация». Ну и мы тоже показывали, как плохо в Италии, в Испании и, конечно, особенно в Америке. Но тут намек другой: мол, смотрите, как у них плохо, а дальше делайте выводы сами, что у нас лучше.

Так было вначале, а дальше дело пошло по-серьезному. Две весьма солидные и авторитетные газеты The New York Times (это в Америке) и Financial Times (это в Англии) опубликовали статьи, в которых было сказано, что реальное число умерших от вируса в России занижается и что оно, это число, может быть на самом деле на 70 процентов выше. При этом, заметьте, ни к одному из врачей, людей, отвечающих за ситуацию у нас, не обратились, сами решили, своими подсчетами – и, собственно говоря, все.

Мягко говоря – непрофессионально. Не мягко я сказал бы так. Рассуждение у них такое: поскольку Россию мы не любим, причем особенно не любим Путина, ничего там успешного быть не может, все там хуже и, следовательно, низкая смертность в России – это обман.

И в ответ на это наши СМИ с удвоенной энергией стали показывать, как там плохо справляются с пандемией, какая там высокая смертность (что правда), и это потому, в частности, что медицина там существует только для богатых… ну и тому подобное.

Вот я смотрю на все это и думаю: ну хорошо, наши, так сказать, противники считают возможным опуститься до такого уровня, довольно-таки мерзкого. Но зачем же нам отвечать примерно таким же образом? Почему бы просто презрительно не проигнорировать это и не опускаться на их уровень? Может, кто-нибудь мне объяснит?

* * *

Ровно сорок три года тому назад в Китайской Народной Республике был снят запрет на чтение произведений Шекспира. Да-да, 25 мая 1977 года Шекспир был разрешен наконец в КНР. Почему не разрешали – я не знаю, но тем не менее. Вообще я думаю, что запрещение книги – это показатель не только отсутствия демократии, но и, конечно, недоверия к собственному народу.

Я сейчас читаю, а точнее, перечитываю совершенно выдающуюся книгу, называется она «Жизнь и судьба», ее написал Василий Гроссман. Он завершил работу над этой книгой в 1960 году, это было время так называемой «оттепели» в Советском Союзе, когда казалось, что мрак и ужас сталинского времени ушли навсегда и что наконец люди заживут достойной жизнью. И именно это время сформировало тех, которых потом стали называть «шестидесятниками». Словом, казалось, что наступает новое время, время свободы. Это было, конечно, заблуждение. Хотя всесилие КГБ и сталинского террора все-таки остались позади.

Но книга Гроссмана, разумеется, была запрещена. Я читал ее году в 1970-м, в так называемом «самиздате», то есть в машинописном виде. И, кстати, за это можно было получить срок, и не только за эту книгу, а вообще за то, что читаешь запрещенную литературу, ты мог попасть в тюрьму. И вот эта книга «Жизнь и судьба» вышла в 1988 году, когда Гроссмана уже не было в живых.