Повседневная цивилистика

Позже мне передали высказывание судьи-докладчика: пусть Скловский больше не показывается мне на глаза. Помню, что я тогда нисколько не расстроился, полагая, что такой хороший юрист и человек не может долго держать обиду. Но, к сожалению, так и случилось: вскоре того места, где я мог бы показаться ей на глаза, больше не стало.

Гражданское право и государство. Цивилисты и государственники

В средневековом Провансе судьи, вступая в должность, давали клятву не решать дело против правителей. Подозреваю, что схожие обязательства берут на себя и наши судьи.

Вообще страх судей перед государством, как и в целом отчужденно-испуганное отношение к государству, имеет во многом именно средневековое происхождение. Кстати, оттуда же идет и продажность чиновников.

У гражданского права с государством сложные отношения. Имея самые тесные связи со свободой, выражая ее не декларативно, а в повседневных, жизненных проявлениях, гражданское право по этой причине оказывается крайним и предстательствует перед государством за право вообще.

Сам конфликт права и государства – это прежде всего конфликт гражданского права с государством. Полицейское (административное) право и уголовное право могут как-то уживаться с изгнанием духа права, более того, они вполне могут быть орудием такого изгнания; для гражданского права это исключено, и оно вынуждено противостоять.

Нашему государству всегда кажется, что оно может обойтись без права. Цивилисты и теоретики, лучшие из которых по большей части тоже из цивилистов, всеподданнейше объясняют, что это иллюзия; борьба с правом влечет крушение государства. Когда государство наше все же рушится, каждый раз озадачивая окружающих легкостью своего распада, пророков – все равно, погибших вместе с ним или спасшихся, обычно никто не вспоминает до следующего круга. Так в конце 80-х годов стали перечитывать Чичерина, Кистяковского, Трубецкого и др.

Все это стоит напомнить потому, что, сталкиваясь в наших гражданских спорах с государством и отстаивая частное право, мы постоянно встречаем упрек в подтачивании основ, в обездоливании нищих, питающихся от того бюджета, чью бездну частные лица дерзают измерить и измыслить, чтобы затем обмануть, прикрывшись, естественно, правом. Нам, как советовал Салтыков-Щедрин, приходится во избежание обвинения в измене всегда заканчивать любые свои выступления признанием необходимости процветания армий и флотов.

В основе идеологии, противопоставляющей государство частному лицу и, соответственно, государственную собственность частной, лежит свойственная первобытным, натуральным укладам убежденность, что всякое приобретение, присвоение – результат отобрания у другого. Эта идея выражена Прудоном в известном афоризме, любимом нашими почвенными публицистами: «Собственность – это кража». Но современная экономика давно ушла от натурального, распределяющего хозяйства и создала условия, когда обогащение происходит собственными усилиями. Действительно, у кого забрал богатства изобретатель компьютера или новых информационных программ?

А вот государство, не способное и не призванное ни к какому творчеству, не может ничего приобрести, не забрав у производителей. Причем забирает оно всегда силой, открыто. Как известно, открытое хищение, в отличие от кражи, называется грабежом. Поэтому можно сказать, что если во время Прудона собственность была кражей, то государственная собственность – всегда грабеж.

Однако этот грабеж нашими мыслителями и тем более публицистами почти не осознается, а если и осознается, то полагается святым.

Известно, насколько зависимы от этой идеологии суды, мыслящие себя куда чаще государевыми холопами, чем слугами права. Никакого равного спора с государством суды обычно не допускают. В древности если назначался судебный поединок мужчины с женщиной, то для уравнения возможностей сторон боец становился по пояс в яму. В наших спорах с отчизной другая сторона всегда достаточно женственна, чтобы поставить соперника сразу если не в яму, то на колени, и тем более столь слаба и так беспомощна, что не может быть и речи о разрешении суду толковать какой угодно неясный или ясный вопрос не в свою пользу.

Ближайшим результатом этой традиции становится то, что любой государственный участник оборота, заведомо имеющий преимущество в судах, не рассматривается разумным предпринимателем как желательный контрагент. А если с ними и заключаются сделки, то с непременными негласными условиями, в которых заданные политикой преимущества государства уступаются известным образом. Государство, выходя на рынок, стало быть, предпочитает иметь дело с мошенниками. Наверное, они ему как-то ближе.