Повседневная жизнь масонов в эпоху Просвещения

Впрочем, чуть раньше, в 1778 году, Персиваль Стокдейл написал в «Исследовании природы и истинных законов поэзии», что английский язык благодаря своему бесконечному разнообразию, несравненной силе, живости, которую он пробуждает в воображении, превосходит все остальные языки мира как язык поэзии. Французскому он отказывал в гибкости и мягкости для выражения патетических чувств и в дерзости и энергии, необходимых для возвышенного. Немецкий же был слишком тяжел. (Вольтер говорил, что немецкий язык создан для общения с лошадьми.)

Интересно, что в личной библиотеке французского короля Людовика XVI, насчитывавшей около пяти тысяч томов, доминировали издания на английском языке: путевые записки, книги по истории, естественным наукам, подшивки журналов и газет; при этом, как заметил Малле дю Пан, директор журнала «Меркюр» и великий репортер конца столетия, «за исключением “Энциклопедии”, все книги из библиотеки побывали в его руках. Он предпочитает английские произведения французским».

Едва 10 февраля 1783 года был заключен Парижский мирный договор, как вчерашние враги — англичане — хлынули в Париж, став предметом обожания королевы, двора и света. В коллежах во время учебных диспутов прославляли уже не доблести и добродетели древних, а нравы и гений англичан. Граф д’Артуа намеревался построить у ворот Парижа мини-город — Новый Лондон. Переводили только английские книги, единственным иностранным языком, которому обучали детей, был английский.

Примечательно, что в XVIII веке из двадцати пяти миллионов жителей Франции менее трех миллионов говорили по-французски или понимали этот язык, остальные использовали в повседневной жизни диалекты — патуа. (Энциклопедисты считали диалекты «искаженным языком».) Французский язык был «языком короля», на нем говорили только в Иль-де-Франсе, Шампани, Босе, Мене, Анжу, Турени и Берри, то есть в центре страны и вдоль течения Луары. Уроженцы Нормандии и Пуату на северо-западе страны, Бургундии и Лотарингии на востоке понимали французский, но общались на своих диалектах. На юге в ходу были только патуа: на них говорили и аристократы, и буржуа. Французский был для них «воскресным языком», звучавшим на торжественных церковных или светских церемониях. То же касается Бретани, Фландрии, Эльзаса и Франш-Конте. Во всяком случае, было очень мало преподавателей, способных обучить французскому (в деревнях даже проповеди читали на диалектах). Большинство учителей были полунищими, работали за гроши, к тому же должны были служить мессу, звонить в колокола, заниматься уборкой. Даже если они знали французский устный, то могли не знать письменный. Учебников было мало, учились в основном по церковным книгам.

Помимо деления на «парижский» французский и провинциальные диалекты существовал еще «версальский» диалект, на котором говорил двор — около сотни избранных, которые, однако, служили примером для подражания (как правило, неудачного). Этот диалект вовсе не был чем-то особенно возвышенным: придворная аристократия использовала в речи крестьянские словечки, проглатывала слоги (вместо «Талейран» говорили «Тальран»[70]); в то время как у парижских буржуа считалось верхом изысканности передавать наилучшие пожелания «госпоже вашей супруге», герцоги называли свою половину попросту «моя жена». Все эти тонкости, которые было невозможно запомнить или заучить, усваивались лишь в процессе длительного общения.

Джакомо Казанова, который в первое время после своего прибытия в Париж потешал своих собеседников ошибками при разговоре на французском языке, звучавшими, однако, весьма пикантно[71], впоследствии крайне гордился тем, что ввел в употребление несколько жаргонных словечек. Уже находясь в Лондоне, он был просто счастлив, услышав одно из них из уст некой дамы полусвета, в которой тотчас признал парижанку, часто бывавшую на балах в Опере.

В век Просвещения сфера образования по своей косности могла сравниться лишь с медициной; несмотря на бурное развитие научно-популярной литературы, в университетах Франции преподавание по-прежнему велось на латыни.

В средней школе преподавать французскую грамматику, чтение и письмо начали только в 1738 году, при сохранении старой системы: ребенок сначала должен был выучиться латыни, а уж затем французскому. Лишь в 1760-х годах наметился кое-какой прогресс, и то лишь в обучении мальчиков в городах. Девочки вообще не получали образования, только дворянки могли пользоваться уроками частных учителей. В 1780-х положение улучшилось: в Париже даже у 40 процентов слуг имелись книги на французском языке.

В России просветительский импульс, который Петр Великий задал своей железной рукой, достаточно быстро ослабел. Учились из-под палки по долгу' службы, а после «Манифеста о вольности дворянства», изданного Петром III (1762), надобность в учении как бы отпала сама собой. По крайней мере, дворянские недоросли, не собиравшиеся служить или состоять при дворе, вполне обходились без учености.