Повседневная жизнь отцов-пустынников IV века

Об одном положении работы отца Люсьена стоит упомянуть особо. Он пишет о явлениях «потусторонних сил» и чудесах как о фактах монашеской повседневности. Давно уже следует признать, что феномен чуда как такового не верифицируем убедительно средствами современного научного знания в принципе, не говоря уже об арсенале гуманитарных наук. Из этого тупика, как нам думается, существует два выхода. Либо оставить в стороне все сведения о чудесах, либо признать чудеса культурным фактом, фактом ментальности и изучать их с этой точки зрения. И если первая парадигма не даст нам ничего (если прямо не исказит историческую картину!), то вторая откроет ряд интересных перспектив. Начать хотя бы с того, что нынешние представления о чуде сильно отличны от тех, которыми жили первые подвижники. Для них, как пишет одна современная исследовательница, чудеса были не «нарушением законов природы», потому что тогда просто–напросто еще не было такой концепции. Чудеса являлись «особым проявлением силы небес, которая и учреждает мир во всякое время»[1584]. Они демонстрируют представление о том, что в пустыне эти проявления были свойственны не всем, но святым, то есть тем, кто оказался способен стяжать в себе подобные «знаки Царствия», принадлежать одновременно к двум мирам — земному и небесному. Чудо тесно связано с понятием святости, фактически оно есть функция святого[1585]. Но мало того — чудо есть гарантия «связи времен» (библейского и нынешнего), доказательство присутствия Божиего в мире. Ведь недаром Сатана, явившись к известному подвижнику, авве Аполлону, после того как тот совершил чудо умножения хлебов, задает ему вопрос: «Ты разве Илия или кто‑то из пророков и апостолов, что дерзаешь совершать такое?» — и слышит в ответ: «А разве Бог ныне куда‑то удалился?» Отец Люсьен обращает внимание на интересную особенность — с обилием «повседневных» чудес (например, исцелений) мы встречаемся на границе пустыни — там, где монашество соприкасается с «внешним миром». Сама же пустыня — это место, где сходятся горизонты земного и небесного, но одновременно там идет напряженная борьба сил света с силами тьмы, что само по себе несколько меняет грани реальности: когда отшельник лично встречает дьявола или видит ангела, то, как отмечает отец Люсьен, ни того ни другого это не удивляет. В пустыне такое является нормой. И это лишь один из многих примеров. Другое следствие подобной «измененной реальности» — отношения отшельников с животными. И здесь тоже, как и во многих других местах своей книги, отец Люсьен переходит в «ментальное пространство» своих героев, но делает это незаметно и ненавязчиво, а иногда и с мягким юмором, свойственным мудрым и духовно опытным людям: «Вопреки тому, что мы могли бы подумать, эти отношения подчинялись строгим и неизменным правилам. Бог не занимается — если позволено будет так сказать — изготовлением монстров, чтобы отвлечь или, наоборот, помочь отцам пустыни. И бесы не имеют такой силы… Они могут только производить фантомы ужасных зверей и заставлять их кричать или двигаться так, чтобы те пугали монахов. Но это всё не более, чем иллюзия. Настоящие животные служат Богу и людям, и если они иногда и наносят вред смертным, то исключительно тем, кто заслуживает того по грехам своим».

Следует отметить, что чудеса во многом еще остаются для исследователей terra incognita. Их типология на материале монашеских текстов разработана слабо, и надо еще приложить немало усилий, чтобы понять, какие функции чудеса несут в конкретном агиографическом тексте, как автор использует их описание, чтобы показать образ святого или решить какие‑то другие свои задачи. Ведь очевидно, что чудеса могут быть «нагружены» гораздо большим смыслом нежели то, что о них непосредственно сообщает автор.