Позади вас – море

У них оставалась всего пара дней. Маркус посоветовал Рите найти настоящее оружие – что-то маленькое, что легко будет спрятать и быстро вытащить в нужный момент. Так она и сделала. Он не спрашивал, где и как она достала пистолет, она же лишь вскользь заметила, что Абу Шариф, водитель грузовика, шустрый парень. Тренировались они на окраине деревни, на участке земли, принадлежавшем его отцу, среди олив и темной пятнистой травы. Уж лучше тут, чем на другом, западном краю поселка, где пролегала единственная израильская дорога, по которой ездили вооруженные поселенцы. Здесь же было пустынно – сбор оливок уже закончился.

Они расставили на земле разные предметы в качестве мишеней. Маркус показал Рите, как вставлять обойму, ей же не терпелось начать стрелять.

– Пока не научишься заряжать, ни во что мы стрелять не будем, – терпеливо объяснял он. Она закатила глаза, он же расхохотался. – Ты прямо как наши новобранцы: еще со снаряжением не научились обращаться, а уже рвутся в снайперы.

Когда у нее стало получаться, он выстроил рядком жестяные банки и разрешил ей прицелиться.

– Будь внимательна, чтобы при отдаче не ударило в плечо.

Он перекинул ее косу на другую сторону, встал сзади и придержал ее локоть.

– Выровняй. Выровняй. Так, хорошо. Теперь огонь.

Через несколько часов, когда солнце поднялось высоко и застыло в полуденном небе над их головами, они сели обедать в тени оливы.

– Последние пару раз ты сбила все банки. В принципе, можно отодвинуть их подальше. Но не думаю, что тебе когда-нибудь придется стрелять с такого большого расстояния.

Рита задумчиво молчала. Маркусу нравилось, что она может при нем вот так притихнуть и над ними, словно облаком, клубится умиротворение. Она не стремилась просто поддержать разговор. Любила тишину. Как и он сам.

– Меня арестовали в 1989-м, – вдруг начала она. – Мне тогда было пятнадцать.

– За что?

Она моргнула и вскинула брови.

– За то… что бросала камни. За то, что хотела пойти в школу. За то, что была палестинкой. – Рита покачала головой. – За все и ни за что. Тогда шла интифада.

Маркусу стало стыдно, что он почти ничего об этом не знает. Бабá никогда не говорил о политике, не объяснял, почему орет, когда по телевизору показывают новости, и трясется, читая арабскую газету.

– Многие арестованные девушки в тюрьме… пострадали. Нас не только били. Было и кое-что похуже.

Он уже знал об этом, но теперь, когда она сама ему сказала… его передернуло. Жутко было думать, как кто-то берет силой это крошечное тело, заламывает тонкие руки.

– Меня продержали там восемь месяцев. Выпустили, когда мы начали голодовку.

Рита поерзала и откинулась спиной на ствол дерева, а пальцами вцепилась в жесткую редкую траву.

– После освобождения я с месяц была героиней. Все приходили к родителям и поздравляли меня с возвращением. Мне вначале было так плохо, что я ничего не замечала. А потом вдруг осознала, что меня боятся, словно инфекции. Никто не хочет заразиться.

– С тобой перестали общаться.

– Не в плохом смысле. Обо мне по-прежнему говорили как о героине. Восхищались моей смелостью. Но родители не разрешали дочерям со мной водиться. И жениться на мне никто не хотел. Когда мама с баба́ умерли, я вдруг поняла, что больше не связана ни с одним человеком. В гости ко мне никто не заходил. Как-то раз сюда на свадьбу пришли ребята из соседней деревни, залезли ко мне в дом. Я закричала, прибежали соседи и прогнали их. Но этого было недостаточно. Когда люди куда-то меня приглашают, я знаю – на самом деле они не хотят меня видеть. Конечно, они не винят меня за то, что случилось, но и смотреть на меня не желают.

– Мне очень жаль.

Она перебросила косу на грудь и стала водить по ней пальцами.

– Мне никак не удавалось найти работу. Спасибо, твой отец помог.

Маркус изумленно уставился на нее.

– Объясни-ка.

– Я же на него работала. – Она так же изумленно уставилась на него.

– Он платил тебе.

– Да. Чтобы я приглядывала за домом и землей. Чтобы каждый год собирала оливки. Раз в месяц я получала от него чек.

– И сколько это продолжалось?

Рита пожала плечами.

– Он мне это предложил, когда умерла мама. Получается, пятнадцать лет.

– Я впервые об этом слышу.

Он был очень добр к ней, неуверенно объяснила Рита, глядя на его переменившееся лицо. Маркус старался ничем не выдать бушевавших внутри чувств.

– Когда умер отец, он позвонил и прислал матери чек. А когда умерла и мама, стал постоянно звонить, спрашивать, как у меня дела. Я все никак не могла найти работу, а твоя тетка как раз переехала в Назарет, вот он и попросил меня следить за домом.

Маркус вдруг понял, что больше не может держать спину ровно. С колотящимся сердцем он лег на поросшую колючей травой землю. Дышал квадратом – считал до четырех при каждом вдохе и выдохе – и пытался все это осмыслить. Все отказались от девушки, а его отец ее спас?

– О чем ты думаешь?

– Я думаю, – в горле клокотала злость, – что с тобой мой отец обращался в тысячу раз лучше, чем со мной. И моей сестрой.

– Он никогда не говорил о твоей сестре. Сказал, его это расстраивает.

– Расстраивает? Какого ХРЕНА?