Поздняя греческая проза

Когда мы поплыли, Памфил был не один и не с одними только товарищами, но за ним следовало большое количество бабенок цветущего возраста, все музыкантши. Одну из них называли Круматион, и она была флейтисткой, другая, Эрато, играла на псалтре, третья Эвепида — она била в кимвалы; таким образом, лодка оказалась у меня полной музыки, и все море наполнилось песнями и всяческими увеселениями. Но меня все это не веселило. И многие из тех, что ведут одинаковую со мной жизнь, — а особенно суровый Главкид, — вследствие своей зависти к ним были для меня тяжелее любого тельхина[422]. Когда же мне отсчитали большую плату, эти деньги развеселили и меня, и я теперь люблю его морские веселые поездки и очень хочу, чтобы явился ко мне другой такой же расточительный и богатый юноша.

Книга вторая. Письма земледельцев

2

Иофон Эрастиону.

Пропади ты пропадом, чтоб тебе скверной смертью погибнуть, сквернейший, негоднейший петух, который своим криком разбудил меня, видевшего сладкий сон. Видел я во сне, дражайший мой сосед, что я важный и богатейший человек, что за мной идет целая толпа рабов; мне казалось, что они — мои экономы и управляющие. И казалось, что обе мои руки унизаны кольцами с драгоценными камнями, стоящими много талантов; и пальцы у меня были мягкие и ничуть не похожи на мотыгу. Казалось, что рядом со мной идут и льстецы, вроде Триллиона или Пантэкиона. А в это время афиняне, весь народ, собравшись в театр, громко кричали, требуя моего выбора в стратеги. И когда шло уже голосование, этот негодный петух закричал, и сновидение мое пропало. Но, даже проснувшись, я чувствовал большую радость, и лишь когда я сообразил, что наступают месяцы листопада, я понял, что обманчивы мои сны.

3

Амний Филомосху.

Выпавший град жестоко побил наши хлеба, и нет уже никакого спасения от голода. Купить привозного зерна я не могу из-за недостатка в деньгах. Как я слыхал, у тебя есть остаток от урожая прошлого года. Так вот, ссуди мне медимнов двадцать, чтобы я мог прожить сам с женой и детьми. Если будет хороший урожай, я тебе уплачу "такою же мерой, а, может, и больше"[423] — только бы настало изобилие. Не оставь без внимания хороших соседей, гибнущих, попав в беду.

9

Пратин Эпигону.

Когда был полдень и солнце как будто остановилось, я, выбравши себе одну "ветролюбивую" сосну — там, где она росла, дул ветерок, — спасался под ней от жары. Я наслаждался прохладой, и вот пришло мне на ум немножко позаняться музыкой. Взявши свирель, я прошелся по ней языком, пропуская между губами чуть заметное дыхание. У меня получилась сладкая пастушеская песня.

При этом, сам не знаю как, очарованные сладостью звуков, стали отовсюду собираться вокруг меня козы, и, бросивши пастись у земляничного дерева и в цветущих зарослях, все отдались музыке. И я, находясь среди них, изображал из себя эдона, сына Каллиопы[424]. Это я тебе рассказал, чтобы ты, мой друг, знал, что мое козье стадо такое музыкальное.

16

Питакнион Евстахию.

За твое гостеприимство и расположение к друзьям всего хорошего тебе самому, и жене твоей, и деткам, Евстахий! Что касается до меня, то, выследив вора, на которого давно имел зуб За то, что он украл у меня рукоятку плуга и два серпа, я сторожу его дома, поджидая на помощь себе своих односельчан. Так как я стал слабее, я не считал возможным для себе схватить его собственными руками: взгляд у него дикий, брови сдвинуты, плечи, видимо, здоровенные, и ноги крепкие. Я же истощен трудом, доконала меня двузубая мотыга, на. руках у меня мозоли и кожа тоньше старой змеиной шкуры. Жена и ребятишки придут к тебе и примут участие в твоем пиру; мой помощник чувствует себя сейчас еще слабым после болезни, а я и собака будем сторожить дома этого проклятого вора.

17

Напей Крениаду.

Помнишь, как, нагрузивши осла фигами и пластами сушеных фруктов, я отправился в город? Когда я там привязал его у одного знакомого, приятель повел меня, взявши с собою, в театр; мы сели там на хорошее место, и я утешался разнообразными зрелищами. Всего-то я не упомню, плох я, чтобы все это понять и рассказать. Но вот, увидав одну штуку, я рот раскрыл и чуть было речи не лишился: какой-то человек, выйдя на середину и поставив стол недалеко от треножника, положил на него три блюдечка, а затем он ими покрыл три небольших белых круглых камешка, какие мы находим по берегам ручьев. Их он то покрывал блюдечками по одному, то — не знаю как — показывал их все под одним, то они совсем пропадали из-под блюдечек и появлялись у него изо рта. А затем, проглотив их, он вывел на сцену стоявших рядом с ним зрителей и стал вытаскивать у них один камешек из носу, другой из уха, третий из головы, а затем, вытащив Эти камешки, он опять заставил их исчезнуть из глаз. Этот человек — самый что ни на есть ловкий жулик, больше чем Эврибат из Эхалиеи, о котором мы слышали. Не дай бог, чтобы такая бестия появилась в деревне: никто его там не поймает, а он заберет все в доме и — только его и видели.

18

Эвнапа Главке.