Поздняя греческая проза

Мой муж, уйдя из дому, вот уж третий день болтается в городе, а наш батрак Парменон — сущее наказание, бездельниц — то и дело засыпает. А по соседству завелся страшный волк; кровожадный зверь, — так и смотрит, чтобы кого-нибудь зарезать; похитив в горах мою лучшую козу Хиону, он ушел невредимым; он пожирает теперь мою прекрасную козу, которая давала такое чудесное молоко, а я проливаю слезы. Муж ничего еще об этом не знает. Если же он узнает об этом, висеть этому наемнику на ближайшей сосне, сам же мой муж не успокоится, пока не придумает средства отомстить волку.

27

Ампелион Эвергу.

Жестокая зима в этом году, никто даже носу высунуть не может. Снег все засыпал, и белеют не только вершины холмов, но и долины; дела никакого, сидеть же и бездельничать стыдно. И вот, выглянув из своего домишка, не успел я открыть двери, вижу — в снежном буране несется целая туча птиц, черных и серых дроздов. Взяв тотчас же из горшка клею, я намазал ветки дикой груши, и сразу вся стая птиц села на них, и все повисли на сучьях — премилое зрелище! — у кого прилипли крылья, у кого голова или лапки. Из них, выбрав на твою долю самых жирных и мясистых, я посылаю тебе двадцать пять штук. У хороших соседей все хорошее должно быть общим; только плохие соседи друг другу завидуют и скупятся.

Книга третья. Письма параситов

2

Трехедипн Мандилоколапту[425].

Вчера поздно вечером Горгий, из рода Этеобутадов, случайно встретившись со мной, любезно поздоровался и попрекнул, что я не часто захожу к нему. И затем, немного пошутивши, он сказал: — Вот что, дорогой мой, поскорей вымойся и приходи ко мне и приведи с собой гетеру Аедонион. Она близко знакома со мной и живет, как ты хорошо знаешь, немного в стороне от Леокория[426]. Ужин у нас приготовлен очень хороший: рыба кусками и кружки, полные, можно сказать, мендесийским[427] нектаром. — Сказав это, он ушел, я же побежал к Аедонион и, когда сказал ей, кто ее приглашает, едва не попал в большую беду.

Испытав, по-видимому, насколько неблагороден Горгий и насколько он мелочен и прижимист при расплате, она по свежей памяти затаила гнев против него. И вот она, схватив с очага полный горшок, чуть было не окатила меня с головы до ног кипятком, если бы я не успел вовремя показать пятки, едва избегнув опасности. Так-то нам, подгоняемым ошибочными нашими надеждами, приходится обманываться и чаще подвергаться оскорблениям, чем получать удовольствия.

3

Артепитим Книсозому.

Мне нужна веревка, и ты скоро увидишь мою шею в петле. Я не могу больше выносить побоев и других издевательств пьяных гуляк, — чтоб они все подохли! — но не могу совладать и со своим проклятым, прожорливым брюхом. Оно все время требует, и притом требует не только насыщения, но и лакомств я лицо мое не выносит пощечин, которые сыплются одна за другой, и боюсь, как бы я, вечно награждаемый ударами, не потерял глаза. Увы! увы! Беда! Чего только не заставляет нас переносить это брюхо, все пожирающее, вечно прожорливое. Я решил покончить с жизнью после роскошного обеда, сочтя лучше этой многострадальной жизни смерть после хорошего угощения.

10

Стемфилохерон Трапезохаронту.

Как ловко, как удачно все это вышло! Ты, конечно, спросишь меня, как, распрекрасный мой Трапезохаронт! Я тебе, конечно, расскажу, не дожидаясь твоего вопроса.

Как ты знаешь, город справлял "Торжество пострижения"[428]. Я, приглашенный на ужин, чтобы всех веселить, танцевал кордак. Пирующие, соревнуясь друг с другом, пили, пока — так как это состязание затянулось до бесконечности — всех пирующих не охватило сладкое забвенье и не обнял глубокий сон, так что они ткнулись носами все, вплоть до слуг.

Тогда я стал смотреть, не могу ли я прибрать к рукам что-либо из серебряной посуды. Но так как она была убрана с глаз еще тогда, когда гости были трезвыми, и поставлена в безопасное место, я, взявши под мышку полотенце, удрал так стремительно, что во время бегства потерял одну из сандалий.

Смотри, какое оно дорогое, из египетского полотна, окрашенное настоящим гермионским[429] пурпуром, а ткань — прямо-таки до невозможности тонкая и ценная! Если мне удастся его спокойно продать, я тебя угощу, отправившись вместе с тобой к трактирщику Питакниону. Много пьяных безобразий терпели мы часто вместе с тобой, и нужно, чтобы ты, мой соучастник в несчастиях, получил свою долю и в этот счастливый день.

30

Гимнохерон Фагодету.

Ты видел, что сделал со мною этот проклятый цирюльник, тот, у дороги? Я говорю о том несносном болтуне, который продает брентесийские[430] зеркала, у которого есть прирученные вороны и который так ритмически постукивает своими ножами, словно бьет в кимвалы.

Когда я пришел к нему, желая побрить бороду, он любезно принял меня и, посадив на высокое сиденье, обвязав новой тонкой салфеткой, очень нежно стал водить по щекам своей бритвой, очищая их от густой заросли волос.