Поздняя греческая проза

13. Прибыв в Баули[501], они много дней подряд пышно пировали. Нерон обходился с матерью как нельзя более ласково: когда Агриппины не было, он делал вид, что сильно по ней тоскует, когда же она сидела рядом с ним, прижимал ее к себе, спрашивал, чего ей хочется, да и без всяких просьб осыпал ее подарками. И вот, когда все шло таким образом, он однажды в конце ночного пира обнял Агриппину, привлек ее к себе на грудь и, целуя ей глаза и руки, воскликнул: — Будь здорова, мать, ведь ты дала мне и жизнь и царство! — И он поручил ее заботам вольноотпущенника Аникета, который должен был отвезти ее домой на том самом корабле. Но море не пожелало, чтобы на нем разыгралась Эта трагедия, не хотело оно стать мнимым виновником позорного убийства. Когда корабль распался на составные части и Агриппина оказалась в воде, она не погибла: несмотря на кромешную тьму и сильное опьянение, несмотря на то, что матросы били ее веслами, а ее спутницу Акерронию Поллу забили насмерть, — все-таки она спаслась. Не догадываясь, что она стала жертвой заговора, Агриппина не объявила о том во всеуслышание, но, возвратившись домой, тотчас же известила обо всем сына: свои злоключения она приписывала судьбе и хотела, чтобы Нерон порадовался ее спасению. Выслушав это сообщение, Нерон не мог сдержать гнева и приказал казнить гонца, словно тот покушался на его жизнь. А к матери он тут же послал Аникета с матросами: он не решался доверить ее убийство преторианцам. Увидев этих людей, Агриппина сразу поняла, зачем они пришли. Вскочив с ложа, она разодрала на себе одежды и, обнажив живот, закричала: — Бей сюда, Аникет, бей это чрево, бей — за то, что оно родило Нерона!

14. Так была убита Агриппина, дочь Германика[502], внучка Агриппы[503], правнучка Августа — убита собственным сыном, которому она дала власть и ради которого она многих обрекла на смерть, даже родного дядю. Когда Нерону донесли, что она умерла, он не поверил; столь страшным было злодеяние, что императором овладела недоверчивость и он пожелал собственными глазами убедиться во всем. Он осмотрел мать с ног до головы, обследовал ее раны и наконец произнес слова, которые были еще бесстыднее, чем само убийство. Вот что он сказал: — Не знал я, что у меня была такая красивая мать. — Преторианцам Нерон роздал деньги — явно стремясь возбудить в них желание, чтобы таких преступлений было побольше, сенату же отправил послание, где перечислял все проступки Агриппины и заявлял, что она злоумышляла против него, была уличена и потому покончила с собой. Так он написал сенату, и однако ж по ночам его преследовали кошмары, и он внезапно вскакивал с ложа, да и среди дня его охватывал страх, если он слышал боевой сигнал, который трубы играли в том месте, где покоились кости Агриппины.

LXVI, 21-23 [Извержение Везувия] [504]

21. Недалеко от Неаполя, на берегу моря, поднимается гора Везувий, в недрах которой заключены бесчисленные огненные потоки. Вершина Везувия некогда была ровной. Огонь вырывался из самой ее середины; только в этом месте раскалялась земля, а склоны горы оставались нетронутыми пламенем. И вот, поскольку склоны Везувия никогда не подвергались действию огня, а в середине вершины земля постоянно пылала, превращаясь в пепел, получилось, что края этой вершины и поныне сохраняют прежнюю высоту, а та часть ее, которую вечно пожирал огонь, с течением времени осела и стала вогнутой. Поэтому — если только позволительно большое сравнивать с малым — вся гора уподобилась амфитеатру. Вкруг вершины Везувия росли многочисленные деревья и виноградные лозы, а в кратере бушевал огонь, и оттуда вырывались днем клубы дыма, а по ночам пламя, словно там сожигали без счета разнообразнейшие курения. Так шло от века; временами огонь слабел, временами усиливался. Часто, когда волнение в кратере становилось бурным, Везувий извергал пепел, а иной раз его могучее дыхание выбрасывало камни. Гора шумит и ревет, потому что ее дыханию нет свободного выхода, а прорывается оно по узким, незаметным каналам.