Я не знаю любви, я любви не хочу;
Я один на вершине, средь мрака,
Подставляю чело ледяному мечу
Надо мной запылавшего Знака.
Что мне в женских устах и приветной руке,
В дальних радостях звонкой долины?
Я во льдах причащаюсь Великой Тоске,
Вознесенный, Забытый, Единый.
Мое сердце, как чаша, до края полно;
Не пронзайте ж мне сердца любовью, —
Иль оттает оно, или дрогнет оно
И зальет вас дымящейся кровью.
Как-то свеж, но по-новому горек
Этот ветер, развеявший день,
Будто горечь любовную пролил
В золотую октябрьскую тлень.
Будто брызнул мучительным ядом
В затуманенный лик тишины, —
Иль то плачет растерзанный дьявол,
Оседлавший обрывок луны?
Этот ветер! Душа моя стынет, —
Я, быть может, лишь призрак давно…
Я отравлен напитком полынным,
Что любовь подмешала в вино.
На тебе снеговую парчу
Изукрасили лунные тени;
Как-нибудь доплыву, долечу,
Как-нибудь доползу на коленях.
Ты меня не кляни, не гони,
Огляди мою тяжкую ношу, —
Все безмолвно к ногам твоим сброшу —
Ночи, утра и пьяные дни.
Вижу в блеске далекой зарницы
Довершенного странствия цель;
Обожженное тело томится —
Жестока огневая купель.
Скоро ризы багровые скину
И, разжав облегченно ладонь,
Свое дымное сердце закину
Навсегда в твой холодный огонь.
Есть такая Голубая долина,
Ласковая, как слово – мама;
Это в ней Господь нашел глину
Для сотворенья Адама.
Я не знаю, как она зовется —
Может быть, любовью или смертью,
Только нигде так сердце не бьется,
Как под ее голубой твердью.
И когда мне приснятся рябины,
Что видел я дома когда-то,
То значит – брат из Голубой долины
Пожалел своего земного брата.
И если сон подарит меня словом,
Что слышал я в колыбели,
То значит – под светлым кровом
В той долине его пропели.
И вновь приду к тебе небитыми путями
Степей раскиданных, нерубленных лесов
И вновь подслушаю вещанье голосов
Ветров, играющих с отцовскими костями.
Пойду в углы твои. Растению и зверю,
И камню каждому снесу печаль свою,
И вновь, о, Родина! в твой дальний скит поверю,
И в ключ живой воды, и в мертвую струю.