Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Пьеса Погодина интересна главным образом тем, что объясняет мотивы противников «передовой науки». В ее центре – потерявший «чувство нового» и «почивший на лаврах» своих былых достижений выдающийся микробиолог академик Картавин. Его всячески поддерживает занимающий множество научных постов и мечтающий стать академиком бездарный и злобный карьерист Шавин-Муромский, который ненавидит все новое и использует авторитет Картавина для борьбы со своими противниками в науке.

Сторонник «передовой науки», зять Картавина заявляет собравшимся у того академикам, что «пределы познания жизни расширяются. Если до сих пор считалось, что клетка есть начало всех начал живого организма, а дальше тьма мертвого, непознаваемого мира, то ныне утверждается, что там кипит живая жизнь. (Звонко, с насмешкой.) И вирус, господа ученые, который вы считаете лишь ядом, – живое существо, способное развиться до микроба, который может быть живым и в кипятке».

Муромский между тем травит ученого-новатора Чебакова, который продолжает доказывать свою правоту: «Пусть надо мной смеются: знахарь, фокусник, помешанный… Но что такое вирусы? Я в их развитии вижу великую идею жизни, завтрашний день науки. Пока мы были маленькими, нас можно было и не замечать. Теперь народ подрос. Для нас диалектический метод – живой метод, а не фраза. Нет, уходить не собираюсь. Не понят – это еще не побежден». Поддерживает новатора, как и положено, парторг института:

Как можно не видеть в его идеях чистого зерна материализма? Кого же нам тогда поддерживать, если не таких людей? Он коммунист в науке… Этот человек пробивает окно в завтрашний день. Вот ведь что дорого! Вдумайтесь в его ведущую идею. Ведь если вирусы действительно способны развиваться до микроба, то человек тогда получит невиданные прививки от таких болезней, которые до сих пор считаются неизлечимыми, смертельными. Наша советская наука, наука коммунизма, – для чего она? Для человека, во имя жизни, во имя счастья человека!..

Чебаков и дочь Картавина Лида придерживаются взглядов Лепешинской и Бошьяна, а Шавин-Муромский является их противником… Он вовлекает молодую жену Картавина в интригу против Чебакова, убеждая ее в том, что только она может спасти мужа от позора: «Картавин рискует остаться в одиночестве, ибо, по моим сведениям, комиссия склоняется на сторону Чебакова… Чего он ждет? Чтобы девчонки-аспирантки говорили: „Картавин провалился“? Уйди немедленно и хлопни дверью».

Все в пьесе ведут «битву за Картавина» – выдающегося ученого, который держится за старое, боясь, что новые веяния в науке подрывают его авторитет:

Как все это надоело! Новаторы, экспериментаторы… Я… я, потративший сорок лет жизни в борьбе за чистоту научной микробиологии, обязан теперь в Ученой комиссии с серьезным видом наблюдать сомнительные фокусы какого-то кандидата. Что ему алтари, построенные из бриллиантов мысли! Святость незыблемых законов! Что ему я и вся наука вообще! Но я начинаю верить, что этот Чебаков может произвести впечатление, смутить умы. Он своими новыми вакцинами вылечивает зараженных собак, и они не подыхают. Должны подохнуть, но не подыхают… несмотря на то, что ненаучно…

На призывы Картавина опомниться («Молодой человек, на кого вы руку подымаете? Луи Пастер! Основатель научной микробиологии. Гений!») Чебаков отвечает, что хотя «гений работал на чердаке в Париже с таким микроскопом, какими у нас теперь не пользуются даже школьники», он тем не менее «не запрещал науке развиваться дальше. Ведь если великие ученые до нас все сделали, то микробиология – наука мертвая и микробиологам остается разводить чумных бацилл, чем сейчас и занимаются некоторые западные, с позволения сказать, ученые».

В пьесе доказывается, что противники «передовой науки» – это либо несостоявшиеся, либо исписавшиеся, либо просто бездарные ученые и проходимцы. Поэтому Чебаков более всего удивлен тем, что Картавин отказывается признавать его открытия: