Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Когда я вас увидел, как говорят, в зеркале ваших трудов, то убедился, что вы, Картавин, как вы есть в действительности, не можете становиться поперек дороги новому… Не можете принципиально! Не можете отрицать диалектики живых процессов в науке, обществе, повсюду! Не вяжется, не вытекает, нелогично… Вы не тот тип человека и ученого… И дальше, шире, если хотите, в масштабе мировой борьбы двух лагерей вы опять-таки не можете занять иной позиции, кроме передовой, советской, прогрессивной.

Если с Шавиным-Муромским все понятно («Боже мой, я же понимаю, что Шавин должен вскоре баллотироваться в Академию, а его последняя научная работа вся состоит из старых латок столетней давности! Он дрожит при мысли о новых молодых ученых»), то почему же столь выдающийся ученый, как Картавин, оказался противником «нового»?

Сам он объясняет все задетым честолюбием: «мои вчерашние труды насквозь опровергаются вашими сегодняшними взглядами. Вы как же думаете, что я и многие другие должны мгновенно отречься от своих убеждений по вашему приказу? A мне прикажете мыть посуду у вас в лаборатории? Учиться у товарища Чебакова новому познанию жизни? Все мои научные труды, все книги – на помойку? Меня в тираж? Вы думали об этом?» Чебаков трактует эти откровения по-своему: «Вы против нового не потому, что являетесь его принципиальным противником… Нет! Вы боитесь. Боитесь потому, что у вас не хватит мужества признать, что вы отстали». Зять Картавина более прямолинеен: «Картавина я понимаю: погряз в своем довольстве… к тому же поздняя любовь, жена-красавица… Денег стало требоваться больше. Все это, брат, влияет, что там ни говори. Окружил себя бездарностями, они его всячески превозносят и вертят им как хотят. А Картавин по своей доброте и, значит, дурости этого не понимает».

Единственный, кто говорит Картавину правду в лицо, – парторг института Чирская: «У Чебакова нет авторитета, у него есть научные факты. У вас есть авторитет и нет научных фактов. Я тысячу раз уверена, что новое победит, а вы останетесь и без авторитета и без фактов». Но именно с фактами и происходит заминка. Картавин отказывается их видеть:

Чирская (Картавину). Но вы стоите перед живыми фактами и отрицаете… Вы ответьте: откуда у Чебакова берутся микробы?

Картавин (резко). Из воздуха! Из грязи! Лаборантка плохо работает, неряшливо… или, может быть, очень хорошо… так что вы и не узнаете, как появляются у них микробы.

И даже уже помирившись с Чебаковым в финале пьесы, Картавин все равно с трудом примиряется с фактами: «Я действительно четыре месяца убил только лишь на то, чтобы самому убедиться: из грязи или не из грязи получает микробов Чебаков! Я утверждаю – не из грязи». На вопрос о том, почему он не хотел видеть факты, Картавин отвечает: «Хотел и… не хотел. Такая вещь тебе понятна? Мог видеть – и не хотел увидеть. Не хотел – и увидел, я никому не верю, кто мгновенно перестраивается и сразу видит все, чего час тому назад не видел. Я четыре месяца убил на то, чтобы избавиться от своего сомнения». Но, даже избавившись от сомнения, Картавин заявляет Чебакову: «Все равно вы преувеличиваете бесконечность жизни, вернее – вы ее выдумываете там, где ее нет». Но жизнь берет свое и сторонники нового знают, что Картавин теперь тоже на их стороне: «Куда вы от нас уйдете? Мы всюду вас найдем. Мы, выражаясь высоким стилем, – жизнь. От жизни никуда не денешься».

Стряхнуть с него «метафизическую пыль и плесень» помогает непременный Deus ex machina в лице заместителя министра, который прибывает на экстренное заседание ученого совета, снимает Шавина-Муромского со всех постов и объясняет собравшимся суть борьбы в микробиологии: