Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Впору говорить о расцвете научной фантастики в эпоху позднего сталинизма. Фантастикой были не только «научные» измышления сталинских биологов, но и сами их судьбы. Несомненно, наиболее яркой была история Геворга Бошьяна – едва ли не самого откровенного, хотя и незадачливого шарлатана, опубликовавшего книгу «О природе вирусов и микробов» (М.: Медгиз, 1949), в которой поведал о превращении субмикроскопических вирусов в бактерии, в «видимую под микроскопом микробную форму» и об обратном переходе бактерий в вирусы. Эти «открытия» носили самый радикальный характер. Бошьян утверждал, например, что микробная клетка состоит из тысяч вирусных частиц, каждая из которых может дать начало новой микробной клетке, что если вирусы постепенно «приручать» к определенной питательной среде, можно добиться их превращения в микроорганизмы, что вирусы могут развиваться в искусственных питательных средах, а не только в присутствии живых клеток, что антибиотики являются живыми веществами, что не существует стерильного иммунитета и всякий иммунитет является инфекционным, что из раковых клеток можно получить микробные клетки, что опыты Луи Пастера были ошибочны и мн. др.[1072] Эти неслыханные «выводы», разумеется, ничем не подтверждались, а сами подобные утверждения «отвергали представления, считавшиеся фундаментальными и в вирусологии, и в микробиологии, и в иммунологии, и в теории рака, и, как следствие, в ветеринарии, медицине и многих других дисциплинах»[1073].

Впрочем, в отличие от своих коллег, Бошьян не прижился на биологическом Олимпе, поскольку утверждал, что пришел к своим открытиям «независимо» и обошелся без цитирования Лысенко. Без поддержки последнего он оказался удобной мишенью для критики (от которой Лысенко и Лепешинская были застрахованы после 1948 года). Мистификация была без труда раскрыта, «быстро было установлено, что все его «открытия» – плод глубочайшего общего невежества и элементарного пренебрежения техникой бактериологического исследования, необходимость соблюдения которой известна даже школьникам»[1074]. Однако поначалу, до разоблачения «открытие» Бошьяна имело оглушительный успех. Рапопорт вспоминал, как «однажды один известный деятель медицины на большом форуме, держа в руках убогую книжонку Бошьяна и потрясая ею, провозгласил: „Старая микробиология кончилась. Вот вам новая микробиология“, т. е. на смену микробиологии Пастера, Коха, Эрлиха и других пришла микробиология Бошьяна». Только благодаря тому, что Бошьяна не поддержали Лысенко и Лепешинская, его карьера завершилась печально – он был лишен всех присвоенных ему ученых степеней и званий и отовсюду изгнан. Лепешинская же, по свидетельству Рапопорта, «усмотрела в его творениях плагиат их творений. В беседе со мной о Бошьяне О. Б. Лепешинская говорила о нем с пренебрежением крупного деятеля к мелкому воришке и оставила в моих руках книжонку этого автора с посвящением ей»[1075].

О том, как могла функционировать биологическая наука в подобных условиях, чем купировалась ее полная неэффективность и что обеспечивало ей идеологическую и институциональную стабильность, дает представление пьеса Николая Погодина «Когда ломаются копья» (1952), широко шедшая на сценах многих театров страны (в том числе ведущих – Большом драматическом театре в Ленинграде и Малом театре в Москве). Пьеса появилась на волне борьбы с бесконфликтностью и приоткрывала покров над советской академической наукой с ее бюрократизацией, клановостью, непотизмом, коррумпированностью и косностью. Разумеется, все эти черты были атрибутированы заскорузлым консерваторам, которым противостояли смелые новаторы («творческие дарвинисты», сторонники Лепешинской и Бошьяна), но достаточно было небольшого оптического смещения, чтобы картина становилась удивительно правдоподобной.

В этих пьесах, романах и фильмах непременный протагонист партии, «новатор» всегда сталкивается с «нетерпимостью» оппонентов. Те обычно используют свое административное положение для репрессий против неугодных, устраивают заговоры, преследуют. Словом, используя характеристику Сталина, данную им сторонникам Марра, устанавливают «аракчеевский режим». Проявления этих репрессий, заговоров и нетерпимости составляют содержание борьбы в этих пьесах и фильмах. То обстоятельство, что изображаются они весьма правдоподобно, объясняется тем, что они списывались «с натуры» – именно так и вели себя в отношении противников Лысенко сторонники «мичуринского направления» (подобный же перенос, как будет показано ниже, был свойственен и советскому искусству холодной войны). Искусство лишь переадресовывало все это самим жертвам, у которых не было ни ресурсов, ни влияния, ни административных возможностей для противостояния поддерживаемой государством «передовой науке». Вот почему картины эти столь реалистичны, стоит лишь развернуть зеркало в правильном направлении.