Пожар Латинского проспекта

Наконец, она появилась! Неповторимой своей походкой — мягкой, скользящей, стремительной, приближалась Люба почему-то со стороны площади. Но двумя минутами раньше откуда ни возьмись нарисовался Паша («А ты чего не заходишь?.. Ждёшь, что ли, кого-то?..»), с которым не успел я объясниться, несколько смазавший задуманную бурную встречу. Впрочем, с налёта в щёку я нацелился Любу поцеловать: она обернулась так, что губы наши встретились.

Белый пушистый иней, севший на длинные ресницы её глаз, подчёркивал их пронзительную, горящую черноту.

— Так, розы-мимозы! — взбегая по лестнице впереди меня, задорно строжилась она. — Почему не на занятиях?

Паша путался под ногами тут же.

— Без тебя — не начну!

Мы поднимались к мгновениям счастья.

* * *

А охранником-то я тоже однажды в жизни поработал — в ночную смену в круглосуточном продовольственном магазине. Между рейсами. Недолго, правда, месяц

только и выдержал. « Припахивали, конечно, ушлые продавщицы и на подсобную работенку.

Служил Гаврила в магазине,

Народу пиво выставлял.

И всё, что было на витрине,

Он от народа охранял.

Работа собачья – только и глади, чтоб кто-то из покупателей, а то и продавщиц, чего-нибудь не утянул. Но нашему, только что прибавившемуся Семёном, семейству никакой приработок лишним не был.

И повадился, в числе прочих постоянных покупателей, захаживать к нам в «ночник» полуночный бомж. Купив бутылку самого дешёвого пива и полбулки чёрного хлеба, подолгу задерживался он у витрин, дотошно изучая ценники красной рыбы и чёрной икры. Отогревался человек — душою.

Но однажды, когда уж слишком долго он приценивался, одна из продавщиц не выдержала:

— Алексей! Да выведи ты его уже за двери — он нам всех покупателей распугает!

Да, вид постоянный наш клиент имел дремуче-живописный. А запах! «Зори Парижа»! Но выгнать бедолагу вот так, как пса, на мороз…

Вздохнув, я ступил к несчастному.

— А вот есть у Джека Лондона рассказ, — доверительно начал бомж.

Моё воображение само по себе  тотчас начало рисовать образ некогда интеллигентного  человека, так нещадно побитого жестокой судьбой.

— Как вот такого же вида человека пустили в дорогой ресторан и обслужили там по высшему разряду.

Я устыдился своему невежеству — среди хранимых памятью произведений великого писателя ничего подобного не находилось. Вот ведь, какой начитанный человек!

— А он, всего лишь, — видя, что я сдаюсь, победно воздел заскорузлый палец кверху бомж, — хотел в тюрьму попасть  - чтоб перезимовать!

— Э-э, дядя! Так ведь это и не рассказ Джека Лондона вовсе, а новелла О ‘Генри: «Фараон и хорал»… И бродягу того, кстати, в фешенебельный ресторан не пустили, а из дешёвого вытурили, натурально, взашей — на мостовую, кстати, небритым фэйсом и уложив! Так что давай — уважаемый! — от греха подальше!..

И, на законных уже основаниях (плохое знание зарубежной литературы, плюс искажение её в корыстных целях), выжал — интеллектом, получилось! — нерадивого книгочея за двери.

Вот такая и вышла история: «Охранник и бомж».

Из магазина я вскоре уволился. И в море пошел.

 Лучше я короба в морозном трюме буду таскать!

Уж лучше в трюме свою шкуру поморозить,

Чем самому последней шкурою прослыть!

Людей за то, что мало смыслят в прозе,

В ночи за дверь, на холод лютый, выводить!..

Как ни пеняли бы меня за попустительство:

Без повода — людей! Людей, без места жительства…

* * *

А в глаза Татьяне всё равно смотреть пришлось. Не погасив толково радость предыдущей встречи…

— Ну, хочешь — я больше не пойду на танцы?

— Нет! Давай, ты хоть что-то доведёшь до конца!.. Не бросай — слышишь меня?

* * *

— Но всё-таки: как она неправильно всё понимает! — сокрушённо качала головой Татьяна. — Ленка говорит Любе: «Неужели ты думаешь, что он бы Татьяну с Семёном после турнира бросил, а с тобой на вечеринку пошёл?» — «Побежал бы! Впереди меня!..» Она, почему-то, совершенно уверена, что ей стоит только пальчиком повести!..

Вот стерва!

Но ведь правильно она всё понимает!..

* * *

Гаврила был простой мужик под небом.

Но запросто ты не суди его:

У ног твоих он никогда бы не был.

Желал он быть у сердца твоего.

«У» сердца… Рядом… Вокруг да около: как по тропинке луговой вдоль каменных стен замка, закрытого на железные решётчатые ворота…

* * *

Утром времени в автобусе я теперь не терял: надо было роман двигать.

Гаврила на подъём был лёгок:

Слетал уж на Канары поутру.

А для полёта надо так немного —

Лишь душу подключить к перу.

И пусть с песчаником пока он в пораженьи:

Сеньор Аугусто гневом весь кипит.

Но полдень минет, и на гребне вдохновенья

Гаврила-«руссо» всех здесь победит!

…До звёзд там можно было дотянуться руками… А и дотягивался — только не ясными прохладными ночами, а жаркими днями работы. Хоть поначалу и совсем не гладко всё пошло…

— Хунта!.. Хунта! — выкликивал «дуэньо» — хозяин, в порыве сдвигая на бетонном полу большие пласты песчаника: аж краснел при этом, и очки запотевали. А ещё и звали его — Аугусто…

В общем, ясно становилось мне одно — к стенке только за такую работу и поставить: той самой, на которой уж второй день мучил я без толку метровый фрагмент, так и не понимая — чего «дуэньо» хочет?