Пожар Латинского проспекта

— Хунта — это значит — вместе, — переводил мне беглый, из Черновцов, Серёга. Он тут от бандитов своих, что обложили его данью, и даже в континентальной Испании («на Валенсии», — как он говорил) достали, скрывался.

В конце второго дня бесплодной работы, Лино — этот незаменимый у строительного фирмача-подрядчика человек, невозмутимо (хозяин-то с самого начала был против: «Какие ещё русские на моём доме? У них — своя технология, у нас — своя!») усадил меня в свою машину, и мы поехали куда-то смотреть ту кладку — мозаику каменную.

А она оказалась нехитрой: большие камни стыковались друг с другом этажами-рядами, а мелкие бежали ручейком по краям, заполняя пустоты.

Всего-то навсего! А он орал!.. Объяснить по-русски не может!

А с большими камнями наработанная «фишка» уже была: стыкуй их самой волнующейся, либо краеугольной гранью — помучишься чуть, но зато этот стык притягивать, ворожить взор будет неизменно. И к самому затейливой форме камню — знай! — всегда отыщется стыкуемо-подобный: повороши только камней груду, а может, он и под ногами лежит.

И уже в полдень среды, когда приехал неумолимый хозяин и прошёл с Лино на центр комнаты, в которой я уже выложил видимый фрагмент, и обернулся к стене, обозрел, и с каким-то даже облегчением выдохнул:

— Перфекто!

И ещё не успел он кивнуть в мою сторону, а Лино поднять мне большой палец, как я уже знал, что всё здорово. Потому как, «эффекто», есть «эффекто» — и дураку понятно!

В субботу сеньор Аугусто приехал уже со своей женой — высокой, красивой, светловолосой испанкой (обнажённый фрагмент ног, что виднелся от высоких кожаных сапог до юбки, когда шагала она своей смелой походкой, не мог не будоражить нашего, с Серёгой Черкасским, воображения), и, пройдя в комнату, где корпел я над канарской мозаикой, кивнул мне уже по-свойски, даже при этом и улыбнувшись приветственно.

Я благодарно сполз в сторону. Она внимательно оглядела приличный уже кусок мозаики на стене.

— Бонито!

— Бонито! — готовно перевёл мне вдвойне повеселевший дуэньо. Был он, кстати, небрит, в бейсболке и футболке вместо солидного костюма с галстуком, — я его даже и не узнал сразу: «А это что за пацан?»

А «миллионарио», кстати, он был канарский — ответственно местные работяги уверяли.

Что такое «бонита», я примерно знал — спасибо Мадонне (певице, в смысле) и другу давнему, по песне её «La isla bonita» фанатевшему: «Мы у самих испанцев спрашивали, они сказали, что «бонита» — это прелесть».

Хоть, вообще-то, слово «бонита», как я потом в словарях, что Татьяна мне после стала дорогими подарками дарить, дотошно высмотрел, означало скорее «симпатичный». А «перфекто» — красивый…

И выдалось тогда мне это счастье — два с лишним месяца заниматься любимым своим каменным делом на этом строящемся высоко в канарских горах доме! Да — мы были выше облаков, когда на рассвете они лежали внизу поблёскивающей ватой… А с восходом все уж занималось работой: и сновали по дому канарские работяги строители, и Серёга держал за меня кулаки («Лёха — братуха, русские не сдаются!»), и жужжала непрестанно «бомба» — бетономешалка, и под свежий шелест пальм просто грудь разрывало от счастья: я!.. Работаю!.. На Канарах! Камень выкладываю — запросто!

Жаль, на два с небольшим месяца той работы и хватило — кухня во всю стену двух этажей, под крышу, также зал и большая комната… А забор (куда мне от него деваться — и на Канарах достался!) узорчато «композицией» (три камня в пролёт) украсил и вовсе за пару дней — несло уж тогда «маэстро»!

Но когда работал уже на другом объекте — в городе, а сеньор Аугусто захотел и в ванной выложить пару метров — с изгибом, он доверил ровные места двоим парням, что работы моей понагляделись, а на волну изгиба…

— А сюда давайте, всё-таки, мы позовём русского!

* * *

Два вопроса лишь волновали неблагодарных слушателей, коим историю эту сокровенную честно ведал:

— А как ты там очутился?

— Судно в отстое стояло, а я на его охрану прилетел…

— Так, а чего ты там не остался?

И, для правдоподобия своего рассказа — чтобы не усомнились десиденствующие, что всё так и было, по-честному! — приходилось здесь покривить душой:

— Дурак потому что — какие ещё могут быть разумные объяснения!

Разве ж понять среднестатистическому: не жить я там хотел — поработать! Под шелест пальм и пение испанской речи. Не доли лёгкой искал — камня тяжёлого. Чтоб застолбить его здесь своею рукою. Чтоб знать — и на далёких, прекрасных, вожделенных всеми Канарах моя работа живёт!..

Как же было и не вернуться: а кому я буду о своих трудовых канарских победах рассказывать?!

Было — и было: сказки ведь всегда заканчиваются! Хорошего помаленьку.

В последнее время, правда, никому особо уж не трепался — на Ушакова тем более: чтоб самого меня не разубедили, что может быть работяга человеком, а не быдлом.

Но те славные дни на этом чудном острове я хранил теперь в своём сердце — как одно из самых дорогих.

Попробовал бы кто отнять!

* * *