Пожар Латинского проспекта

Мороз крепчает! Но всему назло,

Внутри кибитки камень громоздится!

(Вот только ветром бы конструкцию не унесло!)

А внутри шалаша был создан рукотворный уют. Все четыре квадратных метра были задействованы рациональнейшим образом. В самом низу, у ниспадающего уже полиэтилена, лежали рассортированные стопочки камней — по виду, что готовил я всегда накануне. Над ними возвышалась трёхногая этажерочка, оставшаяся мне в наследство от «уволившегося» по лету сторожа. На нижней полке её располагался прожектор — тоже мною купленный, но ранее. Прожектор был мощный — в пятьсот ватт, и потому, кроме света, давал ещё и драгоценное тепло. Включал я его не только к вечеру и в пасмурные дни, когда не хватало дневного, сквозь плёнку, света, но и для обогрева: с самого утра, давая пару часов «перекурить» всю ночь пахавшему обогревателю, и по ходу дня — для той же цели. Камни, положив на них прожектор стеклом вниз, тоже им «подогревал».

Так они, друг друга подменяя, и трудились!

На верху этажерки я громоздил ведро с клеевым раствором, кирку со шпателем, кисточку, уровень, «палитру» мелких каменных осколков.

В общем: «Клаустрофобам вход воспрещён!»

Иногда, от неуклюжего моего движения в такой тесноте, колченогая этажерка, подкосившись одной (задней, как правило) ногой, заваливалась — с грохотом и моим матом, и драгоценные осколки норовили посыпаться точно в ведро с водой, благоразумно стоящее внизу.

И, подкосившися хромой своей ногой,

Вся этажерка с грохотом валилась!..

Уж коли материшься, так на кой

Сдалась работа та — скажи на милость?

Так её, работу «тутошную», двигать надо было — хоть по чуть-чуть! Чтоб весной скорее всё закончить!

Камни же подрезал я на улице — у самого забора: чтоб пыль, опять же, на дом не летела. На перевёрнутой железной бочке (что уберёг, кстати, до последнего дня работы, несмотря на многочисленные, в течение трёх с лишним этих лет, посягательства на её выброс). По правую от бочки сторону стояло маленькое ведёрко, из которого тянулся оранжевый провод удлинителя — в ведре лежала, жёлтая от пыли, шлифовальная моя машинка. Сверху ведёрко накрывалось большим резиновым моим ведром: чтоб не замело — залило, не замкнуло.

Потом, по весне, когда в вёдрах исчезла необходимость, я долгое время, выключив после резки машинку, тянулся вниз — положить её в отсутствующее ведёрко, и аккуратно нахлобучить сверху ведро несуществующее. И даже досадно становилось — всё теперь так просто!

Автоматизм! В смысле — движений.

Топать до синей ржавеющей бочки из шатра надо было всё дальше: я уходил — по столбам — в глубь двора. Да и ничего! Хоть, откинув двойную штору полиэтилена, выбредал я, в не сильно-то удобных для пеших прогулок сапогах-чулках химзащиты, на воздух свежий. «Чего тут, в мире-то, деется — творится?»

А творился или славный солнечный день, переходящий в ранний, но такой прекрасный, сумеречный вечер с нежно фиолетовым закатом; и морозный снег крепко хрустел под ногами… Или вьюжный денёчек, когда снежинки таяли на щеках и носу, — и тогда возвращался я под покров шалаша как под крышу дома… А зима та выдалась мягкая — она словно щадила меня. И погода, казалось и верилось, тоже прониклась участием: «Надо столбы делать!»

Вечером, освободив этажерку от всего и прочно установив у самого столба, я водружал на неё обогреватель, включая на ночь: «Не подведи, родной!» Послушав мерное жужжание лопастей и прощально похлопав по боку, занавешивал ещё и внутри столб полоской чёрной плёнки, вырезанной точно под обогреватель. Надёжно привалив все выходы и бока снаружи, наконец уходил. Вечером обязательно ловил взором на телеэкране строчку с температурой и слушал по новостям ближайший прогноз. Чаще всего, та радовала — плюс, или небольшой минус… А, придя на работу утром, первым делом спешил в шатёр. Обогреватель гудел всё так же спокойно и мерно. «Спасибо тебе, родной!» Я переключал режим с обогрева на вентиляцию — чтоб натруженные за ночь трубки остывали сейчас

равномерно.

Если бы однажды он заглох, то все праведные труды предыдущего дня пошли бы прахом: клей, замёрзнув, не успел бы высохнуть, и положенные на него камни отвалились бы неизбежно.

Но каждое утро вентилятор встречал меня привычным жужжанием, а камни, когда я прикладывал к ним руку, были даже теплы…

— Да с первым теплом и отвалятся, — пророчествовал Олежка Длинный.

«Трус не играет в хоккей!» — написал в ответ я на спине синей своей рабочей куртки: я и сам подобного варианта опасался (а что бы было, случись он, — это только у телохранителя Миши и спросить!). А сочуствующие кровельщики, Витя с Андреем,списком дописали ниже:

Футбол

Шахматы

Шашки

Игровые автоматы

Дальше просто куртка кончилась…

Успей тут только отвернуться! Спину тут только подставь!..

Они меня и в шатре частенько навещали: чтоб не заскучал.

— Ну как ты тут в своём шалашике, Церетели?

— Зрею, как ананас в оранжерее! Как нарцисс!.. Так, Витя, иди, давай, не отвлекай — и так развернуться негде! — неблагодарно выпроваживал друзей не поклонник творчества Церетели.