Пожар Латинского проспекта

фундаменте в дом, замёрзла, и теперь приходилось хозяину, патрубок открыв, соль в ней растворять — чтоб отошла.

Славина с Джоном работа — надо же трубы было утеплять, колхоз «Победа»!

— Да я теперь понимаю, — грустно говорил Вадим, — что они на моём доме учились.

Эх: «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной!» Которой, наверняка, друзья мои чашу весов твоего, Вадим, выбора строителей дома своего, в свою сторону и склонили.

Долго, наверное, искал, кому доверить! Но, главное же — нашёл!

Да, Вадим, не один пуд соли ты со своими подрядчиками в трубу спустишь!

К чести Вадима, пищевую он возил без лишнего шума: ушаковские ребята первым делом бы халтурщиков «подтянули».

А вообще, Вадим, людям надо где-то учиться!.. «Мы все учились понемногу — чему-нибудь…» — и где-нибудь.

Одолжившись вечером про запас у уезжавшего Вадима полтинником рублей (а дорога бы туда—сюда в сто вышла!)«побёг» я сразу в магазинчик, что находился, сквозь дворы, в паре минут ходьбы. Где взял четвертинку хлеба, четвертинку же литра — аскет! — и большущую, в придачу — на сдачу, луковицу.

«Contigo — pan i cebolla» — с тобою хлеб и лук. С милым — рай в шалаше, по-нашему. И лук зимой — не только для идиллии.

Морозный снежок сладко хрустел под ногами, и чистые звёзды ясно светили в божественной тишине.

И не семени я сейчас в летних рабочих кроссовках и наброшенной лишь на плечи куртке безлюдным этим переулком — разве бы увидал, ощутил такую вот — в минуту эту! — красотищу?!

А в магазине маленьком, в придачу,

Купил большую луковицу я на сдачу:

«Contigo» — мол — «pan I cebolla»: с тобою хлеб и лук!

И пусть не с Ней сейчас я, но в удачу

Любви своей поверив, не заплачу,

С тобою, репчатый, слезоточивый ты мой друг!

Не мешкая, я разложил на козле (И на козле я вольно снедь разброшу. Козёл тот — деревянный, знать — хороший!) королевскую свою снедь, всунул кипятильник в кружку с водой, крутанул пробку против часовой стрелки, и пиршество началось!..

Против часовой стрелки…

Перекрещённый свет двух переносок становился всё ярче: его сполна хватало, чтобы

турнир, наконец, состоялся! И виден был уж блеск паркета, и слышалось волнующееся

дыхание участников. И грянули мелодии вальса!.. И многочисленные зрители, в три трибунных ряда, среди кружения пар восхищённо смотрели, преимущественно, конечно, на нас. На других лишь поглядывали, можно сказать — только отвлекались. Больше

пленяла взоры, конечно, прекрасная партнёрша, но и на мою долю законно перепадало: «Какая красивая пара!» Естественно, такую мы показывали технику, являли такую хореографию, что кое-кто из судей засомневался: «А это точно начинающие?»… Окончательно сразил же я всех наповал, когда, держа в одной руке у груди переходящий кубок области, а в другой микрофон, громогласно заявил: «Это, конечно, победа двоих!.. Моей замечательной партнёрши и… (тут выдержалась пауза) студии танца «Арта»!»

Шквал аплодисментов был ещё одной наградой. Как и вздымающаяся грудь моей партнёрши, упорно смотрящей в сторону, и безмерное счастье на лице бандерши Татьяны.

Татьяна с Семёном были тоже, кажется, довольны, но … Такой вечер надо было продолжить!.. И потому, собрав в карманах одежды и робы все наличные («Завтра у Вадима аванс рублей в сто стегану!») поспешил, за продолжением банкета, в друже-

ственный магазинчик маленького городка: благо, работал он до одиннадцати.

* * *

«А тебе там спать есть где?.. Точно?» — дотошно всегда выпытывала, на каком бы объекте я ни оставался, Татьяна. «Конечно!» — глазом не моргнув, неизменно заверял я, зачастую малость и привирая. Так то ж для пользы дела! Но здесь, у Вадима, для ночёвки было всё: тёплая батарея под подоконником, свитер под голову и телогрейка — укрыться.

Да и Таня нынче уже ничем не интересовалась…

…В первое лето там, на Ушакова, по полуденной жаре устраивал я себе часовую сиесту. Опять же — для пользы дела. Минут на сорок — сорок пять, на подстеленной в прохладном углу чердака фанере, нисколько не смущаясь окружающими шумами (в которые, нет-нет, да и прорывался шум листвы вековых тополей). Удавалось проваливаться в такой глубокий сон, что Слава просто диву давался:

— Да, ну и нервы у тебя! Крепкие.

Олежка, презрительно скривив губы, оценивал на свой манер:

— Трущ!.. Стопудовый.

Да какой же это «трущ»? Другое дело — не «гамота» припудренная! Ты на Канарах с работягами местными бок о бок не работал! Те только в обед по-быстрому поели и — на боковую, кто на чём: на специально сколоченных из грубых досок лежаках, на полистероле, а один, помню, на день заехавший сварщик (японец, кстати — оканарившийся) поглядел по сторонам, ничего лучше большого листа картона не нашёл, тут же бросил его на бетон и — вповалку! До конца обеденного перерыва — сиеста! Так-то!..

А по истории! Достойнейшие истории мужи, седло лишь под голову подложив, во чистом поле ночевали… А кубинские, с команданте Фиделем и товарищем Че, повстанцы на земле, под ливнем спали!

Достойные истории мужи,

Седло под голову лишь подложив,

Во чистом поле вольно ночевали.

Так что, Олежка Длинный, не греши,

Злословя! Ведь по слабости души