Читаем Пожитки. Роман-дневник полностью

Минула ночь, прошло и утро. Если можно когда всласть погулять по вавилонам, то только один раз в году – первого января, до обеда, когда толпы разной сволочи, обожравшись и обрыгавшись, завалились наконец спать. Именно тогда вольнолюбивому человеку можно выйти на свежий воздух, чтобы пройтись неспешно туда и сюда, наблюдая повсюду стекло битых бутылок, мятые коробки из-под конфет, кожуру мандаринов, остатки петард, воткнутые в серый от пороха снег, и прочие испражнения роскошной жизни. Дороги пусты, пространства раздвинуты, желание убить ближнего своего никем не возбуждаемо. Это потом уже, ближе к вечеру, оплывшая с похмелья сволочь начнет потихоньку пробуждаться, чтобы отнести поврежденный организм к ближайшему ларьку и купить в нем очередную порцию алкогольного яда. Снова нажрутся, снова встанут на четвереньки, оглядятся вокруг себя, заметят раздвинутые пространства, пустоту дорог и примутся носиться по ним в угаре, издавая неумытыми перевернутыми рожами своими хриплые возгласы «Э!», «У!», «А!», «Ы-Ы!». Гоготать начнут и взвизгивать, дергая друг друга за хвост. И редко какой нормальный субъект при виде такого великолепия не захочет открыть стрельбу, дабы тем самым продлить хоть на сколь-нибудь еще обманчивый покой и желанную справедливость. Но нет автоматов у хороших людей. Нет пулеметов. И огнеметов тоже нет. Руки пусты. Потому и приходится, едва лишь наступит первый вечер нового года, уходить с улицы, прятаться куда подальше, отдавая город на растерзание пьяным обезьянам без стыда и совести, без чести и культуры.

Даже непонятно – где хуже: на земле или под землей. На одной из станций метро по длинному эскалатору с дикими воплями бежала вниз большая дворняга. Возможно, она впервые оказалась в метро или эскалатор увидела впервые. Сунулась на движущиеся ступеньки, ее понесло вперед, и сама она понеслась в бездну, не в силах остановиться – с воплями, завываниями, лаем. Хвост собаки бешено крутился, глаза выпучило. Как назло, пассажиры в основном замороженно плыли на соседнем эскалаторе в противоположную сторону, поэтому вмешаться никто не мог. Несчастное животное неслось мимо, будто бы понукаемое гонимыми вон бесами. Душераздирающие звуки долго еще потом доносились с платформы станции…

В очередной раз вступил на эскалатор, с трудом удерживаясь от желания заткнуть уши. Вдруг на моей ступеньке остановился некто и спросил – что за книжку я читаю. Мельком глянув на собеседника, я содрогнулся. Пьяным он вроде не был, хотя обдолбанных сразу не вычислишь. По форме одежды – кандидат в бомжи. Примерно мой ровесник. Но рожа! Сказать, что крепко битая, значит не сказать ничего. Само собой, фингалы, кровоподтеки, одутловатость, перекошенность. Однако, помимо всего перечисленного, лицо его вдоль и поперек покрывали достаточно свежие ссадины, характер которых… мм… Короче, складывалось впечатление, что несчастного с большой скоростью волочили на веревке лицом вниз сначала километр по железнодорожным шпалам, потом два километра по брусчатке, а потом еще 4,9 километра по не укатанному в гудрон керамзиту.

– Че там, в книжке, у тебя? – спросил он рожей. Впрочем, вполне добродушно.

Я читал дневники Хармса. Карманного формата издание, шрифт мелкий, прозаический текст то и дело перемежается стихами.

– Так… – ответил я неопределенно, – стишки…

– Стишки – это хорошо, – заценил человек с рожей и начал медленно спускаться по лестнице эскалатора.

Немного погодя снизу донеслась звонкая трель милицейского свистка. На платформе я увидел, как побитый стоит, согнувшись буквой «Г», будто собираясь блевать. Милиции рядом не было.

В вагоне, как только я поменял одну книгу на другую, ко мне подсел субчик в форме – нечто среднее между военным прапорщиком и начинающим ментом. Пьяный в хламину. Среди множества свободных вокруг мест он, естественно, выбрал то, которое пустовало рядом со мной. Сел, по инерции привалился боком и свесился над книгой, раскрытой у меня на коленях. Глянул по-птичьи в текст. (Как известно, у большинства птиц глаза расположены там, где у человека уши. Соответственно, для того, чтобы разглядеть предмет, находящийся внизу, птице нужно круто наклонить голову набок.)

– Че за книжка у тебя? – последовал вопрос.

Уворачиваясь от перегара и в зародыше подавляя стон, я молча показал обложку. На обложке золотым по синему крупно стояло: «ИОСИФ БРОДСКИЙ».

Вполне закономерно прапорщик заткнулся. На целых полминуты. Затем прозвучал вопрос номер два:

– А кто это?

«За-ши-бись!» – подумалось тут же.

Как назло, перегон между двумя станциями оказался длинным. Пришлось ответствовать.

– Поэт.

– А-а… – воспринял прапорщик. – А (вопрос номер три) че он писал?

Я наспех оценил ситуацию на предмет возникновения драки в случае аутентичного ответа. Вроде все нормально.

– Че писал-то поэт? – не унимался прапорщик.

С трудом я выдавил:

– Стихи.

Перейти на страницу:

Все книги серии Для тех, кто умеет читать

Записки одной курёхи
Записки одной курёхи

Подмосковная деревня Жердяи охвачена горячкой кладоискательства. Полусумасшедшая старуха, внучка знаменитого колдуна, уверяет, что знает место, где зарыт клад Наполеона, – но он заклят.Девочка Маша ищет клад, потом духовного проводника, затем любовь. Собственно, этот исступленный поиск и является подлинным сюжетом романа: от честной попытки найти опору в религии – через суеверия, искусы сектантства и теософии – к языческому поклонению рок-лидерам и освобождению от него. Роман охватывает десятилетие из жизни героини – период с конца брежневского правления доельцинских времен, – пестрит портретами ведунов и экстрасенсов, колхозников, писателей, рэкетиров, рок-героев и лидеров хиппи, ставших сегодня персонами столичного бомонда. «Ельцин – хиппи, он знает слово альтернатива», – говорит один из «олдовых». В деревне еще больше страстей: здесь не скрывают своих чувств. Убить противника – так хоть из гроба, получить пол-литру – так хоть ценой своих мнимых похорон, заиметь богатство – так наполеоновских размеров.Вещь соединяет в себе элементы приключенческого романа, мистического триллера, комедии и семейной саги. Отмечена премией журнала «Юность».

Мария Борисовна Ряховская

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Дети новолуния [роман]
Дети новолуния [роман]

Перед нами не исторический роман и тем более не реконструкция событий. Его можно назвать романом особого типа, по форме похожим на классический. Здесь форма — лишь средство для максимального воплощения идеи. Хотя в нём много действующих лиц, никто из них не является главным. Ибо центральный персонаж повествования — Власть, проявленная в трёх ипостасях: российском президенте на пенсии, действующем главе государства и монгольском властителе из далёкого XIII века. Перекрестие времён создаёт впечатление объёмности. И мы можем почувствовать дыхание безграничной Власти, способное исказить человека. Люди — песок? Трава? Или — деревья? Власть всегда старается ответить на вопрос, ответ на который доступен одному только Богу.

Дмитрий Николаевич Поляков , Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее