Пожитки. Роман-дневник

С утра пораньше двинулись в Город Детства, поздравлять легендарную бабушку с днем рождения. Всю дорогу в моем мозгу занозой свербила тупая фраза из древнейшего советского мультика: «Не забуду навестить бабушку-лошадушку». Тьфу! В подарок набрали ей продуктов. Подарок был воспринят с фирменной реакцией, больше напоминающей ступор. Никакого естественного восторга. Дескать, должны же мы ее « проздравить »!

Нас окатило заскорузлое тщеславие – в тон окружающей обстановке. За последние годы ничего не изменилось. Квартира, как вместилище ужасов из старческого бытия, приняла еще более величественный в своей разрухе вид, напоминая поле экономической битвы Плюшкина с Башмачкиным.

Готовьтесь, я начинаю описывать.

Скопившаяся кухонная гарь коростой покрывает потолок – где-то какие-то разводы, что-то как-то облупливается, висит паутина. Сверху тускло льется свет из чуханской люстры. Подозрительно чистые оконные стекла в запаршивевших рамах. На одном из них с осени спит жирная муха. В щели сифонит морозный воздух. Дорогу ему пытаются загораживать свернутые в жгуты газеты, они прибиты к рамам обойными гвоздями. Линолеум пола («линоль» в бабушкиной транскрипции) покрывают черные трещины. С годами они расширяются и вскоре, наверное, станут похожими на щели, упомянутые в одном из текстов у Довлатова («тараканов не было, но иногда по ночам сквозь щели в полу в дом заходили бродячие собаки» – примерно так). Стены облеплены грязно-зелеными обоями, поверх них криво тянется вереница кафельных плиток. В тактильном отношении чистота, поддерживаемая милой старушкой, по традиции заслуживает отдельного рассказа. Любая поверхность на ощупь реже липкая, чаще сальная. Мусорное ведро полно от века. Из крана течет вода щедрой струей.

– Я когда готовлю, всегда воду держу, – поясняет бабушка (контузия судьбы, одуванчик 1916 года). – Мне кран тыщщу раз открывать-закрывать некогда. Так будешь крутить – скрутишь. Кто мне мастера вызовет! Я надысь вызвала – он, змей, пришел: «Что, бабка старая?!» – на меня. «Ах ты, змей, – говорю. – Ты что это на меня набросился? Я тебя вызвала, а ты мне такие слова?» Я-то вижу, у него глаза пьяные. Глазами своими так смотрит, в сторону, будто кривляется. Хотела на водку ему дать, последняя десятка осталась, но за такое обращение – вот, я говорю ему, подарок тебе от меня (пытается сложить кукиш корневищем пальцев). Думает, я управу не найду. Я возьму и пожалуюсь в социальную. Мне как тогда Зина помогала, продукты мне все носила. Потом подговорили ее, она и отказалась. Теперь другая ходит, как ее?.. говорила мне, я забыла. И не стыдно им? Раньше, помню, в Белом доме сидел, как его?.. убили потом которого. Хороший был мужик. Сто рублей мне дал. Один раз по сто и второй раз. Я к нему пришла с заявлением: так, мол, и так. А он мне: «На, – говорит, – тебе, бабушка, сто рублей». Понял? Поняла? Во какие люди были! А сейчас что? Новый у них этот, сидит, как его?.. Мэра! Мэра этот! Выбрали его, так он теперь нас всех мучит. Наворовал и сидит там.

Затыкать ее следует вопросом. Любым. Желательно только в короткой, рубленой форме, как удар топора. Она переключается, на разгон следующей тирады уходит какое-то время, и, пока оно уходит, создается ложное впечатление взвешенной, консолидированной беседы, при участии всех присутствующих.

Посидели, впрочем, сносно. Во многом благодаря литру «Букета Молдавии». Его я опрокинул внутрь себя почти полностью. Единственным новшеством, которое вызвало у меня ренессанс былого омерзения и перед которым оказалось бессильным даже волшебство алкоголя, явилась манера бабушки засовывать чистые ложки с вилками в кружку с водой.

– Зачем?!! – возопил я, хватаясь за голову.

Старуха только рукой махнула. Не лезь, мол, куда не просят.

– Нет, но зачем?! – не унимался я.

– Пускай. Пускай в водичке стоят.

О, тьма! О, невежество! Мрак безумия, санкционированного геронтологами! Чума перверсий! О, возраст – адвокат погибели! О, наше собственное будущее, наконец!

А тут еще новый катаклизм: «змей»-сосед, выходя из квартиры, случайно зацепил бабку металлической дверью.

– Ка-а-ак меня саданет! Ка-а-ак это, значит, он меня! Я говорю, ты что ж, говорю, змей проклятый, со мной делаешь, а?! Я тут, значит, это, иду, бабушка старая, а он меня дверью так по руке ударил, да как раз по той, говорю, которую я с весны еще прошлой лечила, мне мази дорогие покупали, она у меня как тогда болела, с тех пор, когда, помнишь, мамка твоя клюшкой меня отходила?

На всякий случай я просопел, что помню, и бабка с удовольствием принялась давить из себя вязкие слезы.

– Теперь вот и не знаю, на какой бок мне лечь, паразит такой меня ушиб. Все, говорю, паразиты, бабку старую со свету хотят сжить, участницу войны. Только чтоб квартиру мою забрать. Я милицию вызвала, говорю, разберитесь с ним. А он мне подписывать не хочет ничего, никакой документ. Говорит «больше не буду». А мне это что его «не буду»! Я теперь из дому не знаю как выйти. Пойду выходить, а он меня саданет еще раз посильнее, я и костей тогда не соберу. Понимаешь ты меня?