Познавая боль. История ощущений, эмоций и опыта

Можно спорить, правомерно ли изучать подобные культурные явления в контексте истерии или их нужно рассматривать в связи с современным дискурсом о пандемии. На мой взгляд, у этих явлений есть нечто принципиально общее. Согласно исследованию Сируа, вспышки массовой истерии Нового времени обычно затрагивали женщин, однако внешние симптомы с течением времени заметно менялись. Этот тезис подтверждают многочисленные исторические исследования недавнего времени, которые подчеркивают значение «культурных влияний» в изменении видимых проявлений истерии, а также гендерной политики[446]. После Сируа предпринимались различные попытки переименовать подобные явления, отчасти чтобы избавиться от негативной коннотации слова «истерия» и предложить более деликатные подходы к переживанию реального душевного страдания и болезни. Но каким бы термином мы ни пользовались — массовая истерия, массовое психогенное заболевание, массовое социогенное заболевание или даже (как в случае с COVID-19) «синдром реактивной психологической катастрофы», мы все равно имеем дело с одними и теми же явлениями и нисколько не приближаемся к разгадке их сущности[447]. И хотя в современном языке слово «истерия» чаще всего употребляется в уничижительном смысле, с оттенком пренебрежения или намеком на симуляцию, на самом деле явления, подобные истерии, окружают нас повсюду, а ученые и врачи относятся к ним серьезно: несмотря на отсутствие видимых материальных патологических причин, психологические и телесные последствия не становятся менее реальными для тех, кто переживает такие состояния[448]. Как и в случае с истерией, слова «ноцебо» и «плацебо» по-прежнему воспринимаются негативно, словно речь идет о фантазиях пациента, а не о чем-то, что можно соответствующим образом описать и объяснить. Несколько исторических примеров переживания боли и болезней при отсутствии видимых физических причин помогут контекстуализировать и придать легитимность страданиям, которые испытывают люди в аналогичных условиях сегодня. Хотя многим может не понравиться идея о том, что постковидный синдром не имеет никакого отношения к коронавирусу, а скорее основан на атмосфере страха, тревоги и стресса, вполне вероятно, что более широкое распространение этой идеи принесет некоторым людям облегчение.

Вуду? Ноцебо и вековая загадка порчи

В 1942 году известный гарвардский физиолог Уолтер Брэдфорд Кэннон опубликовал трактат о «вуду-смерти». Это было серьезное экспериментальное исследование, посвященное риску умереть от на первый взгляд безобидных действий — проклятия, порчи или заклинания. Он задавался вопросом: может ли «зловещее и непроходящее состояние страха… положить конец жизни?»[449] Ученые и врачи годами пытались осмыслить феномен шока — внезапного и необратимого распада регуляторных функций человека, в результате которого увиденное зрелище, услышанный звук или безобидная травма иногда приводят к смерти. Это явление получило распространение во время Первой мировой войны и было подробно описано Стефаносом Геруланосом и Тоддом Мейерсом[450]. Больше всего поражает удивительное многообразие областей знания, представители которых обратились к этому вопросу. Психиатры, физиологи и антропологи считали, что именно их дисциплины располагают необходимым инструментарием для разгадки головоломки шока, но как раз возникшая междисциплинарность дает самые удивительные результаты.

Кэннона вдохновляла антропология, а антропологов, в свою очередь, — работы Кэннона. Вуду-смерть была ключом к познанию контекстуальных и индивидуальных вариаций шока. Она продемонстрировала силу магии и объяснила, почему разные человеческие организмы, несмотря на очевидное функциональное сходство, не всегда ведут себя одинаково. Она позволила заговорить о влиянии культуры и общества на тело, на представления о гармонии жизни и смерти и открыла путь к исследованиям ноцебо[451]. Ученым-медикам она помогла понять, что мозг и тело могут генерировать боль и вызывать смерть словно на пустом месте. Кэннон начинал свои эксперименты с животных, пытаясь найти физиологические явления, которые могли служить единственным объяснением наступившей смерти, но затем с головокружительной легкостью связал истории о смерти от вуду из антропологических текстов и случаи гибели от шока во время недавних войн между «цивилизованными» странами. «Вследствие колдовства» человек может умереть «от настоящего шока в хирургическом смысле, шока, вызванного продолжительным и напряженным волнением»[452]. «Шоковое переживание» на поле боя могло иметь «стойкие последствия», так что тревога в сочетании с голодом, жаждой и учащенным пульсом становилась причиной смерти. Это «вполне соответствовало бы условиям, в которых жили первобытные племена». «„Вуду-смерть“ может быть реальной, и… ее можно объяснить как следствие шокирующего эмоционального напряжения — явного или скрытого ужаса»[453].