Познавая боль. История ощущений, эмоций и опыта

Антропологам вуду-смерть дала ситуативное понимание потенциальной эффективности магических верований и практик, что оправдывало пристальное внимание к культурным символам, ритуалам и практикам как обладающим биологической силой. Бронислав Малиновский (1884–1942) обратился к этому вопросу еще в 1925 году в работе «Магия, наука и религия», но годом позже Марсель Мосс (1872–1950) в эссе под названием «Физическое воздействие на индивида коллективно внушенной мысли о смерти»[462] сформулировал данный тезис более убедительно. Впоследствии Клод Леви-Стросс, опираясь непосредственно на «новаторскую работу Кэннона»[463], привнес свои физиологические идеи. Нельзя не заметить, как все это перекликается с современными работами по данной теме[464]. И заключительным аккордом в этой интеллектуальной истории сплетения физиологических, психологических и антропологических исследований реальности ноцебо стало допущение исторической реальности колдовства в прошлом, даже если в период разгара (или, скорее, спада) охоты на ведьм в Европе и других частях света[465] таких случаев было меньшинство.

Дальнейшие перспективы

Как все это может отразиться на появлении новых знаний о плацебо и ноцебо? Чем исторический подход может оказаться полезен для медико-научных исследований эффекта плацебо? Эти изыскания уже носят междисциплинарный характер, но в них доминируют психологические и нейронаучные подходы, с четкой ориентацией на мозг. Я предлагаю зайти в этой междисциплинарности еще дальше, но не за счет уменьшения внимания к разуму, а логически исходя из утверждений о том, что мозг — это биокультурный орган. Его необходимо поместить в контекст. Исследователи плацебо склонны особенно интересоваться внутренним устройством связи мозга и тела, история же может сбалансировать фокус работы, направив внимание ученых на внешнее — на культурный контекст. Авторы авторитетной статьи, опубликованной в журнале Nature Reviews: Neuroscience, пообещали связать «контекст, процесс обучения и здоровье» при помощи нейронаучного подхода к эффекту плацебо, заявляя, что он «обусловлен реакцией мозга и сознания на контекст, в котором проводится лечение». Однако основное внимание в статье уделено конкретным действиям, сопровождающим эту реакцию, а вопрос о контексте остается в стороне, несмотря на вывод о том, что «очень во многом терапевтический эффект, который возникает благодаря медицинскому лечению, обусловлен реакцией мозга пациента на соответствующий контекст». Что конкретно этот контекст включает? Если необходимо а) контролировать плацебо в ходе исследований и б) наилучшим образом использовать плацебо в качестве терапии, то ответ на этот вопрос не менее важен, чем понимание того, что происходит в мозге. Однако медицинская наука, как правило, стремится понять «механизмы мозга, лежащие в основе этих эффектов», вместо того чтобы обратить внимание на контекст как один из таких механизмов, который никогда не будет обнаружен фМРТ-сканированием. Авторы подтверждают, что «для возникновения устойчивого эффекта плацебо при различных расстройствах и заболеваниях, по-видимому, требуются соответствующие концептуальные убеждения… которые поддерживаются обучением, обусловленным опытом», но отмечают, что эти концептуальные убеждения «поддерживаются в префронтальной коре» и что упомянутое обучение происходит в «стриарных и стволовых цепях мозга»[466]. Я утверждаю, что оба этих механизма поддерживаются и работают как в культурном контексте, так и в мозге и неразрывно связаны между собой, поэтому исследовать один без другого не имеет смысла.