Познавая боль. История ощущений, эмоций и опыта

Есть те, кто с готовностью признает сходство южноазиатской культуры боли и страдания (индуизм, ислам и буддизм) с религиозным подходом христианства эпохи Средних веков и раннего Нового времени, — для этого подхода характерен двойной фокус на добродетелях страдания (так, например, английское patience, «терпение», происходит от латинского patior, «я страдаю») и молчаливого терпения, которые для христиан олицетворяла практика imitatio Christi, «подражание Христу» (я вернусь к этой теме в главе 3). В западных сценариях болевого поведения это содержание по большей части утеряно, однако нельзя не заметить, как сильно особенности культуры влияют на непосредственный опыт переживания боли. Пью продемонстрировала, как в клинической среде сталкиваются и подтверждают друг друга формальное медицинское знание, растущее из арабских текстов, и бытовой язык пациентов. И хотя объем знаний врача и пациента неравноценен, их диалог основан на взаимопонимании[33]. Мне нечего добавить к выводам Пью, которые настолько же справедливы по отношению к опыту переживания боли и ее сценариям в современной Индии, насколько применимы к Античности или средневековой Персии: «Ощущения, способы выражения, этиология и лечение складываются в сеть взаимосвязанных аспектов опыта боли. Смыслы, которые связывают их между собой и заземляют в опыте человека страдающего, демонстрируют нам воздействие культуры на процесс страдания. Культура придает боли форму как в повседневной жизни, так и в медицинском понимании и связывает их воедино»[34]. Я бы лишь добавил элемент власти или авторитета — политику сценариев боли.

Показателен пример Китая[35]. «Хуан-ди нэй цзин», или «Трактат Желтого императора о внутреннем», подобно другим классическим медицинским текстам на греческом или арабском языке, в течение тысячи лет оказывал огромное влияние на породившие его культуры, хотя нельзя точно сказать, когда был создан. Возможно, этот трактат появился еще в 475 году до н. э., а быть может, во времена династии Хань (206 до н. э. — 220 н. э.). Как бы то ни было, этими текстами активно пользовались до 1053 года: их постоянно адаптировали, а в середине VIII века объединили и скомпоновали в сборник. Издание, которое в ходу до сих пор, относится к XI веку и было подготовлено Службой императорских библиотек. В последующую тысячу лет этот текст занимал центральное положение в каноне китайской традиционной медицины.

Текст трактата выстроен в форме диалога между Желтым императором и шестью министрами. Эти диалоги сами по себе можно отнести к области художественной литературы, поскольку все действующие лица вымышленны. Считается, что Желтый император правил в 2698/7–2598/7 годах до н. э., то есть более чем за две тысячи лет до начала создания «Трактата о внутреннем». Этого правителя почитали как святого, и создание текста связывают с его культом, процветавшим в эпоху правления династии Хань.

Анализировать текст на предмет формализации концепций боли непросто. В нем отражены правки и изменения, внесенные за тысячу лет, а литературная форма и постоянно меняющийся контекст восприятия трактата в китайской культуре не позволяют осуществить ситуативный анализ. На протяжении истории Китая существовало множество различных способов восприятия «Трактата», которые, разумеется, предполагают множество интерпретаций языка и содержания. Я опирался на монументальный перевод Пауля Уншульда и Германа Тессенова. Их постраничные сноски демонстрируют, что текст «Трактата» вызывал множество споров, его подозревали в наличии ошибок и неоднократно исправляли. Работая с таким значительным текстом, как «Трактат о внутреннем», приходится подробно изучать историю его изданий и принимать взвешенные переводческие решения — вот он, рай (или ад) всякого филолога. В фрагментах, касающихся боли, ее сущности и способов с ней бороться, сквозит переводческая неуверенность.