Познавая боль. История ощущений, эмоций и опыта

И все же это новое направление исследований в области гримасы боли внушает оптимизм. Авторы концепции аватара отмечают, что «для распознания боли при расшифровке чужих эмоций нельзя предлагать людям исключительно прототипические гримасы». В упомянутом исследовании используется пять разных гримас, в том числе лицо «стоика» с «неопределенным выражением»[115]. По крайней мере, поставлен вопрос: как же выглядит такое лицо? И пускай попытки контроля спутывают результаты исследований, разнообразие мнений не может не радовать. Лиза Фельдман Барретт пишет о необходимости наблюдать тело целиком, с учетом его положения в пространстве и контексте, а Дэниел Гросс и Стефани Престон утверждают, что контролируемые условия не позволяют изучить человека в «реальном мире». Остается поощрять сотрудничество таких ученых с историками и антропологами, а также их внимание к открытиям в области медицины и гуманитарных наук в целом[116]. Поиски гримасы боли длятся вот уже более 300 лет. И мы не приближаемся к результату лишь потому, что всякий раз поиски начинаются не в том месте.

В потоке

Альгезиметрические устройства и оценочные шкалы не помогли найти объективное определение боли. Причина в том, что, несмотря на благие научные намерения доказать обратное, боль — это субъективный, межсубъектный и биокультуральный опыт, который нельзя свести к уравнениям или предсказаниям в области ощущений. Тщетные попытки медицины выявить универсальное и объективное пока еще изучены очень слабо. Хороший тому пример — представление о боли как результате движения гуморов, которое пережило несколько столетий и оставалось основой медицинской науки вплоть до XVII века. Смысл слова «дисбаланс» со временем мог меняться, но переживание боли все равно невозможно было отделить от ее предполагаемых причин. Так, например, Роберт Бёртон (1577–1640) утверждал, что гуморальный дисбаланс может быть следствием болезни, ереси или греха. Более того, гуморы и их соотношение определяли характер, или темперамент, человека. Гален выделил девять «смесей» гуморов: идеальный баланс, четыре легкие вариации и четыре патологические смеси. Последние четыре — сангвиническая, флегматическая, холерическая и меланхолическая — пережили Бёртона и на сотни лет предопределили основные медицинские диагнозы и проблемы человеческого характера. Каждому порочному темпераменту соответствовал определенный гумор со своими специфическими характеристиками. Меланхолический — интровертный, хмурый, задумчивый — считался холодным и сухим, как земля.

Бёртон поставил перед собой задачу собрать все, что было известно на тот момент о меланхолии как субстанции и заболевании. Это позволило ему рассмотреть ее как причину и как симптом одновременно. Бёртон был малоизвестным оксфордским ученым и, как говорится, книжным червем. О его жизни мы знаем по разрозненным, неправдоподобным и зачастую противоречивым слухам, это же касается и рассказов о его смерти. Кое-кто утверждает, что он повесился, однако на этот счет мы можем лишь делать мрачные предположения. Называть его «депрессивным» было бы анахронизмом, так как «депрессии» в том виде, в котором она известна сейчас, тогда не существовало. Уместнее было бы предположить, что, в соответствии с концептуальным аппаратом того времени, Бёртон страдал в силу своего меланхолического нрава. В его ключевом труде «Анатомия меланхолии» сочетаются ученая эрудиция и глубокое, личное понимание темы. Некоторые предполагают, что написание этой книги было попыткой самолечения. Бёртон признавался: «Я пишу о меланхолии, поскольку озабочен тем, чтобы самому ее избежать»[117]. Причинами меланхолического недомогания могли быть Бог, дьявол, колдовство, астрология, причуда комплекции, страх, тюремное заточение, бедность, скорбь, другие заболевания, возбуждение (лихорадка) или заболевание сердца, мозга, селезенки, печени и прочих органов, пребывание на солнце, травма головы, запор, геморрой или чрезмерное употребление лука. Как ощущалась меланхолия? Головная меланхолия, то есть преобладание в голове черной желчи, проявлялась физическими (головной болью, бессонницей, сухостью и т. д.) и психологическими или эмоциональными расстройствами (страхом, гневом, подозрительностью и т. д.). Ипохондрическая меланхолия имела иные последствия — как правило, расстройство пищеварения или страх, тревогу и похоть.

Слово «ипохондрия» следует понимать буквально — она пребывает под (hypo) верхним отделом брюшной полости, под грудной клеткой (от chondros — хрящ, в данном случае хрящ грудины). В то время признаком меланхолии считались физические симптомы. На этот счет Бёртон в своем подразделе о «печали» как причине меланхолии цитирует сподвижника Мартина Лютера, Филиппа Меланхтона (1497–1560):