Познавая боль. История ощущений, эмоций и опыта

Здесь прослеживается ныне общепринятое научно-медицинское мнение о том, что смысл боли объясняется эволюцией. Это не значит, что боль — это приятное или положительное переживание, но она точно полезна с биологической точки зрения. Эта идея ознаменовала разрыв с утилитаризмом, который ни тогда, ни в наши дни не позволяет сформулировать критерии пользы боли. Какие же практические последствия наступают, когда человек предъявляет миру свои страдания в соответствии с этими понятиями?

Прежде всего, это вновь возросший интерес к повреждениям тканей, автоматике, рефлексам и механическим реакциям. В западной медицине стали доминировать представления о том, что «болевой» сигнал заставляет отдергивать конечность, а травма вызывает боль, которая вынуждает человека беречь поврежденное место, чтобы ускорить заживление (например, не наступать на подвернутую ногу). Эти «школьные» объяснения сводят боль к повреждению тканей и формируют нормативную болевую реакцию, которая рассматривается с точки зрения механики и автоматики, а не когнитивных наук. Они определяют появление и предназначение боли. Механизм «болевого сигнала» придумали не эволюционисты, но именно они подвели под него авторитетную биологическую базу. К теории колокольчика добавилось эволюционное объяснение. Исследователи боли, которые понимали, что бессмысленно фокусироваться на повреждении, оказались в растерянности. В конце 1990-х Патрик Уолл сокрушался, что едва ли не в каждом учебнике биологии можно найти рисунок, на котором человек касается горячей сковородки, а затем резко отдергивает палец. Его используют, когда пытаются «объяснить», что боль помогает избежать повреждений при помощи рефлекторного механизма — сенсорные афференты посылают через моторные нервы сигнал, который заставляет резко убрать руку. Читаем дальше и практически слышим усталый голос Уолла: «Я презираю эту схему за ее пошлость»[180]. Тем временем декартовский человек у огня, символизирующий примерно то же самое, возникает у Уолла через тридцать страниц, при гораздо более нейтральном обсуждении проблем «черно-белого» мышления. Автор отмечает, что «это та самая формальная структура сенсорной системы сигнализации, с которой многие соглашаются и в наши дни»[181]. Каким бы бесполезным ни было это изображение для понимания причин, опыта переживания и способов лечения боли, даже самые строгие критики не могут обойти его стороной.

Для человека, которому больно, все лечение теперь определяется тем, как следует проживать травму с точки зрения эволюционизма. То, что выглядит преувеличенным выражением боли или, наоборот, странным ее отсутствием, списывается на проблемы с психикой. Боль без повреждения — «воображаемая» — становится проблемой, которая не входит ни в круг интересов врачей, ни в область действия обезболивающих лекарств. Хроническую боль однозначно объяснить эволюционными причинами не получается, поэтому специалисты либо отрицают ее наличие, либо списывают на психосоматику. Таких пациентов политика выталкивает из медицины в тернистую область психологической оценки и признания нетрудоспособности. Крик боли превращается в мольбу о том, чтобы человеку поверили. Всякий раз, когда боль не соответствует повреждению или ощущается в отсутствие физической травмы, возникает недоверие. У человека не остается возможностей выразить боль. В официальных заключениях такое переживание боли не фиксируется или используется для обозначения скрытых проблем с характером, сознанием, общим состоянием организма или просто слабости. Для страдающего человека такие новшества делают боль еще более невыносимой.