Познавая боль. История ощущений, эмоций и опыта

Как интерпретировать мимику животных? Ничто не указывает на то, что их крики или гримасы исходят из сознания или хотя бы внешне приближаются к сходным человеческим проявлениям[286]. Все физиологи, изучавшие моторные функции и рефлексы, будь то движения мышц или мозговая локализация, знали, что выражение лица можно подделать, а мертвое или расчлененное тело — заставить двигаться. При первых же экспериментах с гальванизмом на лице трупа, к ужасу собравшейся публики, появлялась болезненная гримаса[287]. Не это ли доказал Дюшенн своими гальваническими опытами с мимикой? Они, в силу несовершенства методики, указывали не на универсальность выражения лица как средства коммуникации, а на полную неспособность мимики передать какое бы то ни было аффективное переживание. Если выражению лица нельзя доверять в таких условиях, то почему ему можно доверять в других случаях? В 1875 году невропатолог Джеймс Крайтон-Браун из психиатрической больницы Вест-Райдинг заметил, что несложно заставить животных демонстрировать признаки боли даже в «состоянии глубочайшей анестезии» или после удаления мозга. Для этого достаточно стимулировать «моторный центр». Это наблюдение было основано на распространенной практике. Можно было вызвать выражение лица, свидетельствующее о «сильной и продолжительной агонии», но боль была бы не сильнее той, которую испытывает «фортепиано при ударе по клавишам»[288].

Многие попытки понять чужую боль обыгрывают сходство между животными и людьми или его отсутствие. Однако ошибочно полагать, что в нервной системе человека или в его мозге есть нечто отвечающее за описание боли как объективного явления. Поскольку мы знаем, что не существует объективной или предсказуемой корреляции между сенсорным стимулом и ощущением — огнестрельная рана может быть совсем безболезненной, а укол пером может причинить нестерпимые мучения, — мы не можем судить о болевом опыте животных на основе простой сенсорной или нервной механики. В своем понимании чужой боли мы, люди, зависим от того, как она выражается. Из-за этой неадекватности возникает недопонимание, недостаточное или избыточное лечение, обесценивание чужой боли и исключение той, которая кажется незначительной. Это порождает отчуждение, жестокость и чрезмерное любопытство, но при наличии желания и, что очень важно, общего представления о контексте богатый концептуальный репертуар человеческой боли обеспечивает основу для коммуникации и взаимопонимания. Я не могу почувствовать вашу боль, но мог бы прийти к адекватному пониманию того, на что она похожа, если вы опишете ее в общих для нас категориях и это описание окажется мне знакомо по собственному опыту. С другой стороны, ваша боль может быть настолько мучительной, что я никак не смогу ее понять. Если вы принадлежите к другой культуре или говорите на ином языке, или если — что особенно проблематично для историка — вы уже давно умерли и общаетесь со мной посредством архива, то, скорее всего, я вас не пойму. При общении с животными все преимущества концептуальной доступности исчезают. Остаются догадки, предположения, гипотезы и, если уж совсем честно, изрядная доля невежества.

В каждый поворотный момент всплывает тема антропоморфизма — иногда в научных изысканиях за него цепляются, иногда его отталкивают. Подчас его наличие подтверждается, но чаще — опровергается. Как бы там ни было, научное сообщество едино во мнении, что проекция человеческих ощущений на видимые выражения у животных не означает общности содержания и не дает доступа к сути переживания. Более того, в основе антропоморфического проецирования лежит предположение о наличии некоего общедоступного базового референта. Например, представления о том, что такое боль или что такое страх, работают как антропоморфные проекции, только когда они укоренены не в культуре, лингвистических концепциях, историческом контексте и т. п., но в чистой биологии. Можно сравнивать нервные системы и физиологию напрямую, но сегодня всем должно быть ясно, что постичь переживание боли это не поможет[289]. Тем не менее доказательства существования эмоций и боли у животных до сих пор выводятся через ситуативные проекции и эссенциализацию человеческого опыта. Такие доказательства по-прежнему лежат в основе некоторых научных концепций биологов-эволюционистов и зоопсихологов[290].