Читаем Познавая боль. История ощущений, эмоций и опыта полностью

Утверждение, что мы не можем чего-то знать, имеет огромное значение. В политическом и этическом плане границы человеческих усилий в отношении понимания чужой боли зависят от познанных или познаваемых явлений. Если переформулировать философскую позицию, основанную на историческом, антропологическом и нейронаучном эмпиризме, невозможность познания подвергает сомнению необходимость этического подхода к другим людям и животным. Думаю, некоторые опасаются, что признание эпистемологической и онтологической непознаваемости боли животных приведет к чудовищным последствиям. Животные вновь станут жертвами всевозможных издевательств, предметом самых низменных человеческих прихотей и капризов, населив жуткие кухни и залитые кровью поля из ночных кошмаров в георгианском духе. Но подобная позиция путает незнание с безразличием. Это значит, что этический статус животных и их боли изначально заложен в них самих, в то время как сейчас считается, что он заложен в «нас». Под «нами» я подразумеваю не своих читателей, с которыми себя отождествляю, а изменчивый социум, который развешивает ярлыки «мы» и «нам» для того, чтобы обозначить отличие от тех, кто по тем или иным причинам исключен из группы[295]. Подобно Томасу Генри Гексли (1825–1895), который изначально использовал агностицизм не для отрицания существования Бога, а для объяснения фундаментальной недоказуемости его существования, я утверждаю, что незнание не должно освобождать человека от соблюдения этических норм. Если речь идет о живых существах и мы не знаем, как они переживают боль, стоит проявлять максимальную осторожность в обращении с ними на случай, если мы причиним им страдания. Как агностицизм в поздневикторианскую эпоху некоторое время служил противоядием от высокомерного атеистического евангелизма наиболее радикальных приверженцев эволюционизма, так и признание эпистемологических и онтологических границ человеческих возможностей познать боль животных может способствовать укреплению этических норм. Благодаря этому у ученых есть шанс обрести интеллектуальную основу, которая, за недостатком конкретного и позитивистского знания, будет более честной и прочной.

В соответствии с человеческой природой

Что же насчет человеческой боли? Если мы обратимся к историческим источникам, то найдем там громкие заявления — личные, а иногда и политические — об универсальности человеческого переживания боли. Потребность поделиться своей болью сквозь время и пространство существует всегда. Единство в боли — звучит заманчиво. Эта идея может объединить страдающих, угнетенных, скорбящих и несправедливо наказанных. Она поддерживает представление об общем человеческом опыте, о понимании его на элементарном, сущностном уровне. Такая позиция, безусловно, имеет политический вес. Однако свидетельства болезненных переживаний решительно опровергают универсалистскую точку зрения. Это говорит об универсализме иного рода: универсальная нехватка сочувствия, сострадания, жалости, человечности, милосердия, эмпатии; пропасть, лежащая между свидетельством власти и страданиями угнетенных или отверженных. Что, если люди гораздо чаще не понимают, неправильно считывают и неверно интерпретируют страдания других людей, несмотря на историческое многообразие концепций, пытавшихся отразить способность человека проникать в чужую боль и понимать ее? Что, если политика универсальности боли стоит на пути эмпатии, что бы ни значило это слово?

Я называю это «человеческой природой» в связи с часто обсуждаемым и неправильно понимаемым отрывком из «Истории Пелопоннесской войны» Фукидида, в которой представление об универсальном постоянно адаптируется к меняющимся обстоятельствам в угоду риторике о неизменности сущего[296]. Люди меняются, но неизменна «человеческая природа», которая, кажется, всегда влечет их к идее постоянства. При анализе описаний боли — и бесхитростных, и профессиональных — на протяжении веков обнаруживается такая идея: именно великая универсальность боли дает нам ключ к пониманию боли людей прошлого, равно как знание собственной боли позволяет мне сочувствовать вашей. Мысль привлекательная, но с позиций сегодняшнего дня, очевидно, неверная. Люди апеллируют к представлениям об универсальности боли, несмотря на исторические и культурные различия в ее переживании, знании о ней и способах сочувствия страдающим.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Еврейский мир
Еврейский мир

Эта книга по праву стала одной из наиболее популярных еврейских книг на русском языке как доступный источник основных сведений о вере и жизни евреев, который может быть использован и как учебник, и как справочное издание, и позволяет составить целостное впечатление о еврейском мире. Ее отличают, прежде всего, энциклопедичность, сжатая форма и популярность изложения.Это своего рода энциклопедия, которая содержит систематизированный свод основных знаний о еврейской религии, истории и общественной жизни с древнейших времен и до начала 1990-х гг. Она состоит из 350 статей-эссе, объединенных в 15 тематических частей, расположенных в исторической последовательности. Мир еврейской религиозной традиции представлен главами, посвященными Библии, Талмуду и другим наиболее важным источникам, этике и основам веры, еврейскому календарю, ритуалам жизненного цикла, связанным с синагогой и домом, молитвам. В издании также приводится краткое описание основных событий в истории еврейского народа от Авраама до конца XX столетия, с отдельными главами, посвященными государству Израиль, Катастрофе, жизни американских и советских евреев.Этот обширный труд принадлежит перу авторитетного в США и во всем мире ортодоксального раввина, профессора Yeshiva University Йосефа Телушкина. Хотя книга создавалась изначально как пособие для ассимилированных американских евреев, она оказалась незаменимым пособием на постсоветском пространстве, в России и странах СНГ.

Джозеф Телушкин

Культурология / Религиоведение / Образование и наука
Homo ludens
Homo ludens

Сборник посвящен Зиновию Паперному (1919–1996), известному литературоведу, автору популярных книг о В. Маяковском, А. Чехове, М. Светлове. Литературной Москве 1950-70-х годов он был известен скорее как автор пародий, сатирических стихов и песен, распространяемых в самиздате. Уникальное чувство юмора делало Паперного желанным гостем дружеских застолий, где его точные и язвительные остроты создавали атмосферу свободомыслия. Это же чувство юмора в конце концов привело к конфликту с властью, он был исключен из партии, и ему грозило увольнение с работы, к счастью, не состоявшееся – эта история подробно рассказана в комментариях его сына. В книгу включены воспоминания о Зиновии Паперном, его собственные мемуары и пародии, а также его послания и посвящения друзьям. Среди героев книги, друзей и знакомых З. Паперного, – И. Андроников, К. Чуковский, С. Маршак, Ю. Любимов, Л. Утесов, А. Райкин и многие другие.

Зиновий Самойлович Паперный , Йохан Хейзинга , Коллектив авторов , пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ

Биографии и Мемуары / Культурология / Философия / Образование и наука / Документальное
60-е
60-е

Эта книга посвящена эпохе 60-х, которая, по мнению авторов, Петра Вайля и Александра Гениса, началась в 1961 году XXII съездом Коммунистической партии, принявшим программу построения коммунизма, а закончилась в 68-м оккупацией Чехословакии, воспринятой в СССР как окончательный крах всех надежд. Такие хронологические рамки позволяют выделить особый период в советской истории, период эклектичный, противоречивый, парадоксальный, но объединенный многими общими тенденциями. В эти годы советская цивилизация развилась в наиболее характерную для себя модель, а специфика советского человека выразилась самым полным, самым ярким образом. В эти же переломные годы произошли и коренные изменения в идеологии советского общества. Книга «60-е. Мир советского человека» вошла в список «лучших книг нон-фикшн всех времен», составленный экспертами журнала «Афиша».

Александр Александрович Генис , Петр Вайль , Пётр Львович Вайль

Культурология / История / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное
Мифы и предания славян
Мифы и предания славян

Славяне чтили богов жизни и смерти, плодородия и небесных светил, огня, неба и войны; они верили, что духи живут повсюду, и приносили им кровавые и бескровные жертвы.К сожалению, славянская мифология зародилась в те времена, когда письменности еще не было, и никогда не была записана. Но кое-что удается восстановить по древним свидетельствам, устному народному творчеству, обрядам и народным верованиям.Славянская мифология всеобъемлюща – это не религия или эпос, это образ жизни. Она находит воплощение даже в быту – будь то обряды, ритуалы, культы или земледельческий календарь. Даже сейчас верования наших предков продолжают жить в образах, символике, ритуалах и в самом языке.Для широкого круга читателей.

Владислав Владимирович Артемов

Культурология / История / Религия, религиозная литература / Языкознание / Образование и наука