Познавая прекрасное (ЛП)

От этого безыскусного, но такого искреннего и трогательного заявления Малфой слегка оторопел. Эта женщина не переставала удивлять его. Отдавая себе отчет, что навряд ли когда-нибудь поймет ее целиком и полностью, Люциус признавал, что как раз таки это и служит еще одним источником очарования, делающим Гермиону Грейнджер столь привлекательной. Столь необходимой ему. Так ничего и не ответив, Малфой привстал и, потянувшись, жадно впился поцелуем в ее рот, потом вдруг внезапно отстранился и снова уселся на место.

Гермиона же почувствовала, как тело и душа мигом отозвались на этот молчаливый всплеск его эмоций. И это показалось прекрасным.

«Что бы ни происходило между нами, всегда есть шанс сгладить непонимание, напряженность и какие-то другие сложности той обжигающей страстью, что мы испытываем друг к другу…»

А заканчивая ужин десертом из клубники со сливками, Гермиона почувствовала на себе взгляд, от которого сразу бросило в жар: так пристально, так чувственно смотрел Люциус на ее губы, измазанные клубничным соком и сливочной сладостью.

После ужина они почти сразу упали в постель. И долго лежали: лаская, целуя, нежно поглаживая друг друга. Телом к телу. И, наверное, душой к душе. Будто проникая один в другого все сильнее и сильнее.

Через некоторое время оба перестали различать, где заканчивается он и начинается она — таким глубоким и полноценным казалось им это обоюдное и добровольное слияние. Ставшее еще одной, новой ступенькой в отношениях, которая сближала их не меньше, чем бурные оргазмы, пережитые прежде.

Но вот ласки стали жарче, смелее — и желание близости снова зародилось в телах, уже подрагивающих от возбуждения. Люциус оторвался от губ Гермионы и начал медленно опускаться вниз, прокладывая дорожку из поцелуев, пока не вобрал в рот один из сосков.

«О, да…»

Он знал, что та не сможет не среагировать на это касание и упивался предвкушением ее реакции, нежно посасывая набухшую и встревоженную его лаской плоть. И не ошибся: она действительно положила ладошку на затылок Люциуса и прижала его к себе еще крепче, от наслаждения запрокинув на подушке голову. А потом, когда Малфой начал так же нежно ласкать второй сосок, утробно застонала в тишину спальни.

«Господи! В который уже раз сегодня с моих губ слетают такие стоны? Как я могу снова хотеть его, насытившись уже дважды? А он? Неужели Люциус снова желает близости?»

Ответ дал сам Малфой, который склонился к ее губам с очередным поцелуем: проявление «желания близости» казалось великолепным.

Поцелуй же его был не просто страстен и жаден. Нет. Он отдавал властью, граничащей с насилием — так армия завоевателей грабит беззащитный город, сдавшийся на милость победителя. Отвечая, Гермиона потянула его на себя и невольно вонзила ногти в кожу спины. Люциус зашипел от боли и тут же воспользовался возможностью преподать урок.

Сняв ее руки со спины, он поднял их к изголовью кровати, и Гермиона даже не сопротивлялась, хотя и слышала, как он тихо пробормотал что-то себе под нос. А когда решила опустить их, то поняла, что сделать этого не может: запястья оказались привязанными к кровати красной шелковой лентой. Удивленная и растерянная Гермиона опустила взгляд на Малфоя, который лишь усмехнулся, глядя на нее сверху вниз. Рассвирепев, она начала дергаться и вырываться. Напрасно. Лента держалась крепко. Гермиона снова уставилась на Люциуса, на этот раз уже с возмущением, проигнорировав которое, он лишь склонился к ее уху и высокомерно прошептал:

— Можешь продолжать бороться, моя сладкая ведьмочка… Ну же! Борись! Право, пользы, конечно, никакой, хотя… должен признать, что смотреть на это приятно. Очень приятно…

Сверкнув глазами, Гермиона выплюнула:

— Да ты просто мерзавец! Черт бы тебя побрал! Отпусти меня сейчас же! — она снова заметалась, яростно пытаясь избавиться от пут, но в то же время осознавая, что сама ситуация, когда Люциус полностью контролирует почти каждое ее движение, возбуждает еще сильней. Ощутив, как внутренности снова скрутило в тугой узел от желания, она громко застонала.

На что Малфой надменно рассмеялся:

— Ну же, дорогая, не будь такой наивной. Неужели думаешь, что тебе удастся освободиться, пока я не разрешу это сделать? Тем более что, будучи таким «мерзавцем», как ты верно выразилась, я способен и на более жестокие вещи.

Чувственность его интонаций сводила с ума, и Гермиона не могла отрицать, что происходящее действует на нее, как продолжение ласк: изощренных и мучительных. Ласк, подобных которым она никогда не испытывала с Роном. И от которых просто проваливалась в водоворот сумасшедшего желания.

Люциус опустил руку между ее ног, обнаружив, что Гермиона уже влажная. И жаждет прикосновений. Голос его тут же смягчился, и он почти промурлыкал, томно растягивая слова:

— Вот видишь, власть мужчины над тобой может иметь свои плюсы… Моя прекрасная… грязнокровка…

Ошеломленная, она встретилась с ним взглядом.

«Он все-таки использовал это слово. Я знала! Знала, что рано или поздно Люциус назовет меня так…»