Познавая прекрасное (ЛП)

— Да неужели? А кто тогда? Я? Потому что вдруг стал для тебя полным дерьмом? Вот так — просто и ясно, а что самое главное — неожиданно? — голос Рона был сейчас настолько лишен каких бы то ни было эмоций, что Гермиона с трудом узнавала его.

— Нет. Просто… Я изменилась. И сейчас каждому из нас нужно в этой жизни нечто разное.

— С каких это пор?

Гермиона пожала плечами.

— Ну же! Ответь! Насколько я могу судить, что-то произошло именно в последнее время. До этого с тобой все было в порядке, и у нас все было прекрасно. Не понимаю… Я просто не могу понять… — вцепившись руками в шевелюру, Рон принялся ходить по комнате, и ей снова стало его мучительно жалко. — Это началось после той командировки, да? Я вернулся, и ты… ты уже была другая… И постоянно хотела секса… Что бы это значило, Гермиона? Тогда у тебя с ним все только начиналось? Черт… но почему? Ведь у нас все было так хорошо до этого…

— Нет… — почти прошептала она в ответ.

— Что — нет? Что — нет, Гермиона?! — Рон пытался держать себя в руках, но голос его был пронизан горькой яростью.

— Я пыталась обмануть себя, что все хорошо.

Она задохнулась от исказившей его лицо боли, которая синхронно отозвалась и в собственной душе, но лгать больше не могла. И уже чувствовала, как тяжкое и муторное бремя, тяготившее ее все эти недели, исчезает, потихоньку опадая с плеч.

На какую-то секунду Рон сжал кулаки, но потом снова взял себя в руки.

— Я уже спрашивал тебя, но теперь спрошу снова: это Снипуорт?

Гермиона чуть не заплакала, но ответила честно и твердо:

— Нет, конечно, нет…

— Тогда кто?

Гермиона опять качнула головой в отрицании. Даже зная, что неопределенность сводит его с ума, сказать ему правду она не могла.

— Пожалуйста, Рон, не надо…

— Я спрашиваю: Кто. Этот. Человек? Потому что. Имею. Право. Знать.

В его голосе Гермиона вдруг услышала столько ядовитой злобы, что на миг даже показалось, будто он готов ударить ее. Хотя и знала, что Рон никогда не поднимет руку на женщину. А потом увидела, как он побледнел, на глазах становясь пепельно-серым.

— Это Гарри?

— Нет! Как ты можешь?! — не выдержав, Гермиона тоже сорвалась на крик. — Пожалуйста, Рон, не спрашивай меня больше. Я уже сказала, что не он причина происходящего!

Но тот уже не мог остановиться.

— Я хочу знать его имя. Скажи мне, Гермиона. Скажи мне! Я имею право знать это!

— Прекрати. Я не собираюсь тебе ничего рассказывать, — категорично отрезала она, пытаясь закончить этот, уже ставший бессмысленным, разговор. — Не надо, Рон. Успокойся.

И тут последние остатки его достоинства и самоконтроля исчезли, и он заорал во весь голос:

— Кто это?! Какого черта ты не можешь сказать мне, кто тебя ебет?!

Понимая, что колени у нее предательски подкашиваются, и боясь вот-вот сползти прямо на пол, Гермиона заплакала, прокричав в ответ уже сквозь слезы:

— Да потому, что не хочу делать тебе еще больнее!

Ошеломленный Рон замер, будто подавившись этими словами, и лишь тяжело дышал, глядя на нее ничего не понимающим взглядом.

— Еще больнее? Как, твою мать, ты можешь сделать мне еще больнее? Когда ты и так уничтожила меня сейчас… — он отвернулся и снова задал этот вопрос, только теперь будто спрашивая самого себя. — Кто, черт возьми, это может быть, чтобы причинить мне еще большую боль?

Гермиона вдруг четко осознала, что должна уйти. Прямо сейчас. Немедленно. Она уже выходила из квартиры, когда обернулась и негромко произнесла:

— Я надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь простить меня. Мне очень жаль… Прощай, Рон.

Потом выскользнула прочь и закрыла за собой дверь, оставляя за нею свое прошлое. Навсегда.

========== Глава 28. Боль ==========

Выйдя из подъезда, Гермиона отошла совсем недалеко и уже скоро устало прислонилась к стене соседнего дома. Сейчас казалось, будто она окаменела от мучительного чувства вины, которое вслед за болью порождало в душе еще и какую-то странную пустоту. Думать не хотелось ни о чем, даже о Люциусе. Особенно — о Люциусе.

Прошло больше часа, а Гермиона все стояла и стояла, и только слезы, которые она даже не удосуживалась вытирать, ручьями стекали по измученному лицу и падали вниз. Боль от потери близкого человека, ощущение собственного предательства и в то же время уверенность, что поступила так, как и должна была поступить — все это смешалось в такую невероятную по силе смесь эмоций, что Гермиона была уверена: этот день она забудет не скоро. А может, и никогда.

В конце концов она заставила себя двинуться дальше и, даже не осознав толком, направилась в единственное место, где смогла бы провести эту ужасную для себя ночь. Приблизительно через час Гермиона оказалась на площади Гриммо и, прошептав заклинание, увидела, как здания по обе стороны от дома Гарри с глухим стоном раздвигаются в разные стороны. Осталось лишь подняться на крыльцо и позвонить, но сделать это казалось чем-то ужасно страшным.

«Что я скажу им? Как я скажу им правду? И как Гарри и Джинни отреагируют на эту самую правду?»