Познавая прекрасное (ЛП)

Почувствовав страшную усталость от этого длинного и ужасного дня, Гермиона поняла, что объяснять им что-то дальше и выслушивать то, что они посчитают долгом сказать ей, сил больше не осталось. Ей нечего сказать им больше. Оставалось только одно: попросить прибежища на эту ночь. И она бы не удивилась, если б в этом самом прибежище ей сейчас отказали.

— Я… хочу попросить вас об одолжении… Разрешите мне переночевать здесь. Просто… мне некуда идти сегодня… Извините, я понимаю, что это выглядит с вашей точки зрения наглостью…

Гарри ничего не ответил, но Гермиона почувствовала его молчаливое согласие. Джинни же была настроена не столь гостеприимно.

— Почему ты не хочешь отправиться к нему?

Гермиона снова опустила голову.

— Не сегодня…

— Понятно. Значит, завтра побежишь? — горько и цинично поинтересовалась Джинни, и Гермиона снова ощутила, как ее охватывают стыд и вина.

— Конечно, ты можешь остаться здесь, Гермиона, — Гарри будто торопился прервать эту тяжелую беседу.

Джинни резко повернулась, чтобы посмотреть на него: во взгляде ее сверкнула ярость. А потом быстро поднялась со стула и потянулась за своей палочкой.

— Я направляюсь к Рону. И ночевать сегодня буду там.

Ее слова тоже причинили боль, но и стали для Гермионы облегчением. Она искренне обрадовалась, что сегодня вечером Рон все же окажется не один.

Джинни стремительно вышла в коридор, и вслед за этим почти сразу прозвучал хлопок аппарации. Гарри с Гермионой еще долго сидели в тишине, ни о чем не спрашивая друг друга, и не произнося никаких банальных фраз утешения или отвлечения. Но потом он наконец поднялся.

— Пора спать. Где гостевая комната, ты знаешь. Я… оставлю для тебя в ванной чистые полотенца. Спокойной ночи, Гермиона.

— Спокойной ночи, — тихо отозвалась она, и Гарри уже выходил из кухни, когда бросила ему вслед: — Спасибо тебе большое… Мне ужасно жалко, что так все вышло.

Ничего не ответив, он слегка кивнул и ушел наверх. А Гермиона осталась одна.

Еще какое-то время, сидя в темной и пустой кухне, она не ощущала внутри ничего, кроме болезненной, рвущей душу, опустошенности. Но потом, будто с трудом продираясь сквозь колючие заросли всех тех мучительных ощущений, в которые она почти погрузилась сегодня, на смену опустошенности начало приходить другое чувство. Гермиона поняла, что ужасно скучает по Люциусу. И больше всего на свете хочет сейчас лишь одного: подойти к нему и попросить, чтобы обнял. И прижал к себе крепко-крепко, будто защищая этими объятиями от всего страшного и горького, что так мучило все это время. Осознание этого настолько потрясало, что с губ ее во мрак и пустоту чужой кухни невольно сорвалось:

— Я люблю его. И мне плевать, кто и как к этому относится. Так уж случилось, что я его люблю…

Ей вдруг подумалось, каково пришлось Люциусу, когда он, сидя в мрачном одиночестве мэнора, за бутылкой виски тоже раздумывал о причинах своего разрыва с Нарциссой. Винил себя, стыдился прошлого, клял за ошибки… и понимал, что ничего изменить уже не в силах.

«Хорошо, что я не направилась сегодня в мэнор. Это было бы неправильно. Сегодня вечером нам обоим нужно остаться наедине со своим прошлым, и каждому со своей совестью».

Поспать этой ночью ей практически не удалось. Сменяющие друг друга моменты бодрствования и тяжкой муторной дремоты оказались наполнены обрывками воспоминаний и каких-то фраз (то чужих, обвиняющих ее в чем-то, то собственных — объясняющих или оправдывающихся). Окончательно проснувшись еще задолго до рассвета, Гермиона лежала в темноте, думая о том, что, наверное, вот так чувствуют себя перенесшие ампутацию больные, когда теряют что-то, что привыкли считать своим на протяжении долгого, долгого времени.

«Рон так много лет был частью моей жизни. И такой важной частью… Другом, любимым человеком, первым мужчиной. А сколько всего (хорошего и плохого, страшного и прекрасного) пережили мы вместе! И вот теперь… его больше не будет в моем мире, потому что я сама решила исключить Рона из этого мира…»

На нее с новой силой набросились угрызения совести и жалость к брошенному другу. И все же, несмотря на эти невеселые размышления, в своих поступках она так и не ощутила раскаяния. Более того, сейчас она с нетерпением ждала момента, когда сможет наконец увидеть Малфоя — прижаться к нему, почувствовать рядом, услышать спокойный и чуть насмешливый голос, шепчущий ей слова утешения.

«Нет, конечно же, он не избавит меня от ощущения предательства, но когда он рядом… я понимаю, что поступаю правильно, и на этот раз тоже поступила так, как и должна была. Скорее… Я хочу, чтобы скорее наступило утро!»

Наконец Гермиона увидела, как небо за окном поначалу посветлело, а затем и окрасилось в нежный розовый цвет наступающего рассвета. Стараясь не шуметь, она привела себя в порядок и быстро приготовила тост, собираясь съесть его на ходу. Привычная атмосфера дома на площади Гримо казалась сегодня гнетущей и мрачной.