Познавший гармонию

«Да не Гик это, В.В., не Гик. Это – Глек, гроссмейстер из Москвы». «Как вы сказали? Глек? Никогда не слышал… Ну прямо от сердца отлегло, а я-то думал: много раз человека видел, а не узнал, совсем стар стал Смыслов. А вы видели, как я вчера с Сейраваном ловко королем на f7 ускользнул и партию выиграл? Так был доволен, что Надежде моей в Москву на радостях позвонил. Вы думаете, следует включить эту партию в избранные? Вы так думаете? Впрочем, Г., всё это от лукавого, от лукавого. Ох, что-то я совсем расхвастался…»

В Тилбурге я долго разговаривал с Ботвинником, потом разбирал на следующий день на магнитофон записанное. Спросил Смыслова: «Что бы мне еще спросить у М.М., – что думаете, В.В.? Я вчера с ним четыре часа кряду говорил…»

«Что спросить? Да я, Г., с ним не так давно о мышлении говорил. И знаете, что понял? Что мышление у Михаила Моисеевича сугубо материалистическое, я бы даже сказал – машинное. Ничего духовного, сплошной рационализм. Наши дачи километрах в двадцати друг от друга, видимся мы пусть и не часто сейчас, но по телефону говорим, и есть, знаете, вопросы, по которым я с ним не спорю.

Вы ведь знаете, что если М.М. сформировал свое мнение о чем-нибудь, не изменит он этого мнения до конца жизни. Впрочем, всё это суета и томление духа, а вот у Михаила Моисеевича и томления духа нет. Ведь Михаил Моисеевич до сих пор “Правду” выписывает и говорит – у нас теперь дерьмократия…»

5.5.1995. Услыхав сообщение о смерти Ботвинника, позвонил ему на дачу. «Да, Г., вот такие дела у нас. Всё казалось – вечный. Что переживет всех нас Михаил Моисеевич, царствие ему небесное… Только не верил он ни в какие царствия, думал, что машина будет всем править… Ведь последняя редакция книги его называется “У цели”, а я всё думаю, а у какой-такой цели, собственно говоря?

Так что стал я теперь, Г., как это говорится – правофланговый? левофланговый? Как вы давеча Тютчева поминали? – “Дни сочтены, утрат не перечесть…” Так вот и я на роковой стою очереди».

14.12.95. Он только что вернулся из Питера. Настроение, по голосу слышно – приподнятое. «Я, знаете, Г., сейчас в Петербурге два раза пел, один – в конференц-зале “Астории”, другой – в Музее музыкальных инструментов. Это бывший особняк графа Зубова, еще Екатериной Великой за особые заслуги ему подаренный, если вы, Г., понимаете, какие заслуги я имею в виду. Туда ведь еще Александр Сергеевич захаживал, так я по такому случаю даже фрак в Мариинке напрокат взял…»

11.9.96. Он вернулся в Москву из Франции, где проиграл матч 1:5 тринадцатилетнему Этьену Бакро. Расстроился невероятно: «Всё, всё потерял – и Эло пункты, и честь! Всё! Но как играл мальчик со мной, как играл! Как подготовлен был! Играет он, значит, дракон, а я – вариант ему, который с Ботвинником в матче применил. Редчайший! Когда не только мальчика, отца его на свете не было. Так он и тут всё знал, новинкой ответил. После матча мне Дорфман говорил – у мальчика уже столько тетрадей с вариантами заготовлено… Я опустошен, Г., совершенно опустошен…»

«Да забыть всё надо, В.В., Забыть и всё… Как вы меня в Тилбурге учили: “Забыть!”»

«Да, вы правы – забыть… Забыть! Но как забыть, когда такой разгром… Иначе и не скажешь: разгром! Форменный разгром».

22.2–3.3.96. Канны. Играли вместе в турнире: сеньоры – французские юниоры. «Пользуюсь ли компьютером? Вы шутите, Г., я и так ничего не вижу, так мне еще и компьютер. Был в Москве какой-то, так я его крестнице подарил, пусть ее мальчишка забавляется…»

Стоял часто на сцене спиной к залу, рассматривая свою позицию на демонстрационной доске. Английский совсем ушел, даже с мальчиками-французами анализировал по-русски. Те стеснялись сказать, что ничего не понимают и только с пиететом внимали вельтмейстеру.

Гуляли в последний день с ним и Надеждой Андреевной по залитой солнцем набережной Круазетт, потом зашли в церковь. Они ставили свечи, крестились, просили о благополучном возвращении в Москву. Потом в рыбном ресторане заказали буайбес, пили розовое вино, расслабились, были хороши оба. Признались: первая горячая пища за всё пребывание в Каннах; что-то в магазине покупали, а так – взяли печений всяческих и кипятильник с собой из Москвы…

Ноябрь 1996. «Пожелайте, Г., мне успеха сегодня: выхожу на большую сцену! Нет, до Большого театра не дошел, но в Большом зале Консерватории пою сегодня вечером. Что? Да весь мой репертуар, а в конце – с хором – “Жили двенадцать разбойников”, помните пластинку в Хилверсуме записанную?..»

Февраль 1997. Я – в Москве. Клуб на Гоголевском. В.В. очень возбужден: только что вышел новый диск, дарит его. Говорит о музыке, о карме, о предназначении, о планах на будущее: «Вы знаете, Г., Страдивари наиболее плодотворно работал с 72-х до 93-х лет. Так что у меня всё еще впереди!»

Ноябрь 1997. Турнир в Хоговейне. Сыграл он там неудачно. После закрытия на следующий день вместе с Надеждой Андреевной – машиной в аэропорт Схипхол.