«Права человека и империи»: В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг. (с иллюстрациями)

Только что пришло Ваше письмо от 13-го (верно, Вы отправили позднее?). Дописываю из кофейни, где его распечатал. Очень огорчен и подавлен тем, что Вы в таком настроении. Умоляю Вас (тут говорю за многих) продолжить воспоминания. Это Вас будет радовать и - говорю в сотый раз, - это Ваш долг.

Не читал «Возрождения», но дело достаточно ясно. Совершенно с Вами согласен.

Если еще увидите Ал. Льв. - передайте ей наш сердечный привет.

Не забывайте. Я скоро (в октябре?) приеду в Париж.

Ваш М. Алданов

Машинопись. Подлинник.

HIA. 2-19.

В.А. Маклаков - M.A. Алданову, 19 сентября 1952

19 Sep[tembre 1952[1251]]

Дорогой Марк Александрович!

По получении Вашего письма сейчас же написал Мельгунову, не называя Вас. Сам я не помню, даже не уверен, что читал это письмо. О нем, т. е. о [великом князе] Н[иколае] А[лександровиче] - читал в Воспоминаниях Чичерина[1252] и других; но подлинных писаний его самого никогда не видел. Но Мельгунова я очень давно не видел и не имею шансов увидеть; не уверен даже, не находимся ли мы в ссоре, хотя этого мне не известно, почему я и мог ему написать. Но по опыту знаю, как сейчас люди подозрительны. Меня недавно (по должности Офиса) просили узнать адрес одного русского, профессора Лиссаграде, живущего в Буэнос-Айресе. Там много русских, между прочим, сын А. Авербуха[1253]. Он меня предупредил, что едва ли сообщат адрес, не зная, зачем и для кого? А мне в голову не приходило интересоваться этим, раз человека «не разыскивают» из-за какой-то тайной полиции. Но «по нынешним временам» полагается спрашивать. Если Мельгунов тоже спросит, я могу Вас не называть, если Вам почему-либо этого не хочется. Но, может быть, он тогда мне не захочет сказать и отговорится незнанием.

Получил вчера очень интересное письмо от А.Ф.; интересное не «политикой», а его собственной психологией. Я его отдал переписать и Вам пришлю. Эльяшевича увижу в Воскресенье и передам Ваш поклон.

В «Новом Журнале» много интересного. Но особенно меня потрясло - картинка нравов на последней странице «Беспризорников»[1254]. Потрясло в двух отношениях: какой-то нечеловеческий цинизм этих юношей, собирающихся насиловать девушек, публично, компанией, т. е. превращение их в зверей, но вполне сознательных, с человеческим разумом. И неожиданное пробуждение в одном из них человека с его рефлексом, хотя бы и не «высоким», не так как у Свидригайлова с Дунечкой.

Когда пошлю Вам письмо Кер., напишу еще по другим материям. Постараюсь на машинке.

Мое письмо (последнее) было написано в Субботу, потому осталось не отослано до Понедельника.

Вас. Маклаков

А.Л. уехала на другой день после нашей встречи. Пробыла всего 2 дня.

Автограф.

BAR. 5-25.

В.А. Маклаков - М.А. Алданову, 22 сентября 1952

22 Сент[тября 1952[1255]]

Дорогой Марк Александрович!

Посылаю Вам копию письма А.Ф. Оно интересно больше с психологической, чем с политической стороны. Очевидно, он очень болезненно переживает сознание, что за собой не увлекает больше людей; и что-то, что ему лично дает утешение, остается его личной тайной, которой другие не поймут. Намек на Тера, в последних строчках, только пример этого настроения.

Посылаю Вам это письмо, т. к. знаю, как Вы к нему относитесь, и оно может быть потому для Вас интересно; но прошу Вас, если Вы с ним иногда переписываетесь, не говорите ему, что видели эти письма, разве если он сам об этом заговорит.

Теперь о себе. Я не знаю, буду ли я писать 2-й том и будут ли это мне предлагать; если бы я стал дальше писать, то вернулся бы к той манере, кот. была у меня раньше. Написал бы о 3-й Думе, а потом о 4-й. Я не сделал этого раньше, т. к. не имел и не мог здесь найти стенографических отчетов. Софья Григорьевна, кот. я увижу на этой неделе, обещает мне их достать. Меня пока останавливает не опасение, что из памяти многое изгладилось, и даже чтение отчетов всего не напомнит; это будет сразу ясно, и я смогу остановиться. Ведь все это было бы нормально, и в этом [слово нрзб] нет; нужно только это вовремя заметить. Но меня больше смущает судьба моей теперешней книги; ведь от нее в некоторой степени зависит и то, буду ли я расположен писать новую.