«Права человека и империи»: В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг. (с иллюстрациями)

Не знаю, пошлю ли Вам это письмо, т. к. не знаю, сохраню ли в нем до конца разборчивый почерк. Постараюсь, но не уверен: у меня сейчас слишком много работы. Вчера я получил письмо от Е.Д.К. оно слишком длинно, чтобы передавать его содержание, да не знаю, имею ли я право его «переписывать». Если я Вас увижу здесь, я Вам его покажу, но оно меня потрясло, как трудностью ее положения, так и решительностью его «преодолеть», если это станет необходимым.

Второе мое переживание последнего времени, это те несколько «мгновений», в кот. я был уверен, что раздавлен и что сейчас услышу хруст своих костей, как при медицинских инъекциях вы знаете, что сейчас почувствуете боль укола. Это продолжалось мгновение, т. к. вместо «боли» меня бросились поднимать. Но в это мгновение я многое пережил.

Наконец, третье ― длительное сознание, что я не могу больше заниматься своим делом, и не потому, что я поглупел, но потому, что наше начальство, да и те, кому мы помогаем, делают и те, и другие ненужные глупости. Т. е. это значит, что мне приходится «ссориться» и с теми, и с другими, и главное, с нашим «начальством», хотя лично ко мне относятся очень хорошо, и когда недавно по одному поводу сказал, что готов подать в отставку, то реакция на это была такою, что ясно, что этого они не допустят. И, тем не менее, могу себе представить, что это придется делать, я буду свободен; но на некоторое время мне будет чем жить и без заработка, но что я буду предвидеть конец. И что же в это время мне делать?

Это главное, я мечтаю об одном: ничего не делать «активно», а «пассивно», буду читать не новое, а старое, и все это стараться понимать не так, как раньше. И это будет большое наслаждение, как знаком лучик около постели умирающего.

И вот это такая присказка. Сейчас перехожу к сказке, из-за которой в сущности написано это письмо.

Недавно мне попалась в руки Ваша брошюра «Загадка Толстого»[1794]. Я ее в свое время читал; не только потому, что нашел ее на своих книжных полках; в ней есть «следы [мо]его карандаша», и кроме того кое-что я в ней помнил. И я невольно думал: когда Вы в первый раз, в ранней молодости читали «Войну и мир» и «Анну Каренину» едва ли видели в них то, что обнаружили потом в «Загадке Толстого». Все это пришло потом, и Вы это «привнесли» при перечитывании его романов. Тогда и только тогда Вам открывался настоящий их смысл. Вы сумели или успели это написать в своей брошюре. Мне этого уже не будет дано; но это и неважно. Но, пережив открытие новых горизонтов, новых «разгадок» там, где раньше были только загадки, это скрасит последние дни, пока «голова» не перестанет работать, а «чувства» воспринимать. И к этому я хочу прибавить самое главное. То, что Вы, вероятно, в расцвете сил переживали, перечитывая Толстого, то я на закате дней пережил, читая Вашу «Загадку». Ведь в ней я теперь увидел то, что раньше не заметил или не оценил. И я рад, эгоистически, что Ваша книжка попалась мне в руки уже после того, как моя статья «Университет и Толстой» была сдана в типографию. У меня не было бы времени ее переделать, а тот вид, кот. я ей придал, меня бы еще больше стыдил, чем теперь. Вернее, я бы просто ее не дал, хотя мне было всегда неприятно не «сдержать обещания», хотя бы и легкомысленно данного. А Вас хочу от души и поздравить, и поблагодарить за эту брошюру и за доставленное ею мне удовольствие.

Моя судьба в Офисе, вероятно, решится на будущей неделе, если только не начнется развала всего Европейского здания, кот. поставит перед всеми совсем другие вопросы. Но думаю, что это «перспектива» еще не на завтра, хотя едва ли мы избежим ее.

Привет.

Вас. Маклаков

Если хотите, пришлю Вам 2-ю книжку «Возрождения».

Автограф.

BAR. 5-16.

М.А. Алданов ― В.А. Маклакову, 3 марта 1955

3 марта 1955

Дорогой Василий Алексеевич.

Трудное у нас образовалось положение. Я с очень большой тревогой «прочел» Ваше письмо. Вижу, что Вы сообщаете очень важные и печальные новости об Екатерине Дмитриевне, невеселые как будто новости сообщаете и о себе, ― а я, несмотря на все старания, разбираю в лучшем случае половину. Разумеется, не может быть и речи о том, чтобы теперь беспокоить перепиской Марью Алексеевну. Но, может быть, иногда, хоть часть письма, могла бы переписать Елена Николаевна [Штром]? Она Вас «обожает» и наверное не отказалась бы? Ведь не все в Ваших и моих письмах ― секрет, а Елена Николаевна вдобавок очень «дискретна». Я, например, в этом Вашем письме разобрал слова «почувствовал боль укола», которые, по-видимому, относятся к случаю с автомобилем, ― а что Вы хотели сказать, ― не разобрал и, конечно, беспокоюсь. Надеюсь также, что Екатерина Дмитриевна не думает о каких-либо трагических поступках?