«Права человека и империи»: В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг. (с иллюстрациями)

Я сейчас привожу или, вернее, собираюсь привести в порядок свою библиотеку и архивы, и когда держу их в руках, то без всякой системы часто зачитываюсь тем, что в руки попадается. Так было и с Вашими книгами; и тут я констатирую нечто для себя неожиданное; не говорю о Ваших химических и философских опытах: они мало для меня интересны, т. к. выше моего общего понимания. Всего мне интереснее Ваши романические, т. е. романизированные истории, вроде «Истоков» и «Начала конца». В них очень красочно и правдиво описана эпоха и ее деятели. Но кроме этих сочинений, кот. вообще для всех всегда интересны и доходят до шедевров, у Вас есть отрывки настоящей «истории» -где Вы говорите только о лицах, действительно существовавших, об их роли и судьбе. Сюда относятся «Современники» или «Портреты», где не ставится задача изобразить целую эпоху, а только осветить существовавшие личности, их роль и судьбу. Тут нет романсирования [так!]. Это подлинная история отдельных моментов. И я Вам это пишу потому, что всегда искренне восхищался Вашим искусством разгадать и изобразить живых людей. И я завидую Вам потому, что это после Вас останется не как занимательное чтение, а как исторический вклад. И в этом, как я Вам раз говорил, я от Вас отличаюсь, ибо после меня останется только фейерверк, т. е. воспоминание о том, что когда-то нравилось, но уже превращенное сейчас в форму золы.

Я диктовал Вам с моего подлинника письма и на опыте увидал, как иногда трудно его разобрать. Но извините, сейчас некогда. Мы завалены делом. Но Вы поймете суть того, что я хотел к слову сказать.

Вас. Маклаков

Получил сегодня письмо от Альперина; [слово нрзб] известил по телефону, что приехал Элькин и будет у меня в 5 часов.

Машинопись. Подлинник.

BAR. 6. F. Maklakov V.A. to M.A. Aldanov, Paris and n. p., Jan. 1954 - Oct. 1956.

M.A. Алданов — В.А. Маклакову, 28 сентября 1956

28 сентября 1956

Дорогой Василий Алексеевич.

Сердечно Вас благодарю за слова, которые Вы сказали в предпоследнем письме о моих книгах и которые теперь переписали. Вы догадываетесь, какое значение я придаю Вашему суждению и как оно мне приятно. Ничье другое мнение не может [быть] мне более важно и ценно.

Очень нас огорчило то, что Марья Алексеевна опять переходит в больницу. Само по себе это, разумеется, не тревожно, но я и по своему опыту знаю, как неприятно лежать в больнице и как это сказывается на психологии человека, хотя ухода и даже комфорта там бывает больше, чем дома. Шлем ей оба наше искреннее пожелание вернуться возможно раньше.

Вполне согласен с тем, что Вы пишете о Родичевой.

Какие же у Вас «осложнения» в политике? Вы говорите: «не только в политике, но и в Офисе».

О моей мысли пригласить на наше проблематическое совещание Екатерину Дмитриевну Вы не сказали ни слова. И боюсь, что Вы правы: слишком рискованно было бы приезжать осенью в Париж человеку в ее состоянии здоровья. Оставим это. А относительно совещания парижан и его программы я с Вами согласен: разумеется, пользы не будет никакой, но еще раз скажу: хотелось бы записать и оставить в каком-либо архиве отчет о том, что старые эмигранты думали о положении в России и в мире в 1956-ом году (я перечел копию моего прошлого письма к Вам и увидел, что там написал: «в 1946-ом году», но, конечно, это была описка). Если б другие, Титов, Вырубов, Вольский, Альперин, Ермолов и др., одобрили эту мысль, то надо было бы, при ее осуществлении, либо пригласить стенографа, либо, еще лучше, просить всех самих составить запись своих выступлений. «Когда-нибудь монах трудолюбивый»[1991] и т. д.