Права и обязанности (СИ)

На них орали несколько часов. Наверное, и всю ночь могли бы, но, в конце концов, на шум проснулся новенький, и это заставило их замолчать. Появление его взлохмаченной башки из-под рогожного края они восприняли, как возникновение на дороге впереди гремучей змеи – замерли и даже дыхание затаили. Новичок с недовольным ворчанием поерзал, и, кажется, готов был снова завалиться спать, как вдруг взгляд его нашарил в толпе знакомые лица. И взгляд этот немедленно стал цепким, пронизывающим.

Лицо у него было странное – лицевые мышцы иногда подергивались по отдельности, сами по себе, вне зависимости от происходящего. Веки всегда выглядели напряженными, как будто им приходилось прикладывать усилия, чтобы удержать глазные яблоки на месте. И когда новичок улыбался, ощущение того, что с этим человеком что-то не так, усиливалось вдесятеро. И сейчас, выбравшись из согретой собственным теплом норы для сна, приблизься, встав рядом с новыми знакомыми, он именно что улыбнулся, бесхитростно глядя на тех, кто стоял напротив.

Им сказали, что они сами ничуть не лучше чем этот головой ушибленный. Что это необходимые меры безопасности во имя общего блага. Что его заберут и снова вернут в подвал (после чего «тридцать пятый» обхватил нового товарища за шею и послал всех куда-то далеко и непечатно). В конце концов, скорее, уловив интонации, нежели понимая смысл, вызверился сам освобожденный – его едва удержали стоящие по бокам «тридцать пятый» и «двадцать второй».

– Знаете, – заметил этот последний, покрепче вцепившись тонкими, почти прозрачными пальцами в плечо буйного дикаря. – Знаете, а ведь мы можем не держать его. Понимаете?

Они переглянулись.

– Если у него нет мозгов, – «тридцать пятый» постучал согнутым пальцем по собственному лбу, – то это не значит, что у него нет чувств!

Они снова переглянулись. Но больше уже не орали.

А спать втроем оказалось куда как теплее.

***

На ужине его должны были называть по номеру вместе с прочими, и оба правонарушителя понадеялись, что новенький справится с задачей: соотнесет непонятное слово с необходимостью подойти. Впрочем, назвать его новеньким было бы не совсем правомерно – он поднимался с места, когда раздатчик громко произнес «Первый!» и, неуклюже переваливаясь, похромал с миской на зов. За его спиной спасители переглянулись между собой. Первый, значит. Был здесь до них. Был с самого начала. Интересно, он был таким всегда, или стал им здесь? И спросить не у кого…

Они уже имели возможность убедиться, что их новый друг не говорит. Он и других-то понимает через раз, однако на счет этого они не беспокоились. Все, что было по-настоящему важным, он понимал отлично.

Было не так-то просто заставить его помыться: «двадцать второй» попросту макал его головой в таз с обмылками, а жертва экзекуции невменяемо хохотала и трясла мокрыми лохмами. Въевшуюся грязь подвала оказалось не выскрести до конца, однако теперь он хотя бы был похож на человека, а не на болотное чудище.

Мокрого и довольного, его усадили у печки, обсыхать, и там-то он и задремал, свернувшись калачом и подтянув колени к подбородку. «Тридцать пятый» едва ли не силой заставил его переползти под край дерюги – «первый» все не понимал, что это и зачем нужно, и не привык спать, укрывшись.

– Греемся, как пингвины, – сообщил, наблюдая за этой борьбой цивилизации против инстинктов, «двадцать второй».

– Чего?.. – отвлекся «тридцать пятый» ненадолго. – Какие еще…

– Пин-гви-ны. Это птицы, живущие на южном полюсе. Там очень холодно. До минус восьмидесяти по Цельсию.

– Господи, зачем эти глупые птицы туда прилетели?

– Они не летают. Они плавают.

– Как утки?

– Как рыбы.

– Тогда какие же они птицы?

– Да уж какие есть.

«Тридцать пятый», наконец, упихал бунтаря под рогожу и нырнул следом.

– Давай забирайся, – велел он, – пингвин…

Оказавшись внутри, их новый друг зевнул во всю пасть, как крокодил, довольно обнял того из добродетелей, кто ближе нашелся, и уснул практически моментально.

Как показало будущее – он норовил так уснуть всегда, облапив то одного приятеля, то другого, и недовольно ворча, если его беспокоили и не позволяли этого сделать. «Двадцать второму» это не нравилось, однако он согласился с суждением «тридцать пятого»:

– У него ведь наверно и нет никого, – заметил тот. – И не было никогда.

К «первому» не цеплялись – его поведение не располагало к заведению знакомства. Его даже ни о чем не спрашивали. Только «тридцать пятый», убедившись, что все уже позади, поинтересовался:

– Как тебя звать?

«Двадцать второй» даже от книги оторвался при этих словах. Имена тут ничего не значили – в отличие от номеров – однако их товарищ привыкал к здешним порядкам тяжело. На номер он отзывался только в одном случае: если к нему прилагалась еда. И правильно было бы спросить, нет ли дорожки ко взаимопониманию покороче.

«Первый» привычно зарычал. Он издавал горлом звуки, очень отдаленно похожие на речь, и назвать их иначе как рычанием было невозможно. Но «тридцать пятого» такой ерундой было не остановить.