Правда и Небыль

— Я не буду так категоричен, — пожал плечами профессор. — В моём распоряжении сейчас нет технических средств для тщательной научной экспертизы. Но я не вижу ни малейшего повода утверждать, что это — подделка. Учитывая репутацию банка и лично Алексея Михайловича Юрьева, я бы с большой долей уверенности сказал, что перед нами подлинник. И я тоже согласен с коллегой, что экземпляры этой фотографии ограниченной серии, отпечатанные самим автором при жизни, имеют одинаковую художественную и коллекционную ценность. Нам известно о четырех авторских экземплярах «Правды». Они равноценны. В каталоге выставки заявлено, что в музее представляется фотография из коллекции Группы.

Там не говорится конкретно, из какой части коллекции — российского ПортаБанка или из собрания штаб-квартиры. Так что никакого обмана нет.

Стоящий неподалеку Гриша Мстиславский тихонько перекрестился в живот. Он помнил, что сначала, в первом варианте текста каталога, написал, что фотография Родионова «Правда» принадлежит российскому банку, но потом подумал, что если написать, что она из коллекции Группы (банк ведь часть Группы), то будет читаться солидней. В итоге он так и сделал. И вот теперь никто не уличит ни его, ни банк в обмане. От этой мысли Гришу даже пробил холодный пот.

В это время, подобно скрипке во время концерта симфонического оркестра, свою сольную партию начала исполнять Ирина Дронова.

— Уважаемая Рита, — спокойным, но громким голосом начала она. — Что касается вопроса о том, законно или нет фотография оказалась в России, рекомендую сделать запрос в посольство Португалии. Там вам ответят официально. И ещё можете запросить таможенные органы, был ли ими зафиксирован факт какой-либо контрабанды. Они, надеюсь, тоже вам дадут исчерпывающий ответ. Мы советуем не наступать на одни и те же грабли два раза и проверить слухи, которые вы тут пытаетесь распространять, прежде чем о них напишете в своей газете. Сумма иска по любым вашим очередным клеветническим заявлениям будет в разы превышать то, что вы уже заплатили за предыдущие лживые наветы на честного человека. И я бы хотела напомнить присутствующим, что уголовное дело по статье клевета, возбуждённое против журналистки Гольдбаум, пока не закрыто. Следствие продолжается. Думаю, нет необходимости создавать повод для возбуждения ещё одного уголовного дела.

Раздались негромкие аплодисменты. Кто-то даже крикнул: «Браво!»

Но журналистка оказалась девушкой стойкой, умеющей держать удар и способной биться до последнего. Видимо, она была сильно замотивирова-на на достижение определённого результата и поэтому всё никак не могла угомониться.

— Не знаю, как вам удался фокус со снимком, — продолжала скандалить она, — наверное, всё-таки напечатали со старого негатива новую фотографию. Но вот с картиной у вас точно не всё в порядке. Я сейчас всем это докажу. Герман Ильич, подойдите-ка сюда! Быстрее давайте.

Она поманила своим пальчиком кого-то из толпы. Тут как чёрт из табакерки вдруг откуда ни возьмись выскочил Герман Ильич, крупный лысоватый мужчина лет пятидесяти. Он тяжело дышал, и по его лбу струились капельки пота. Было заметно, как человек волновался. Его Юрьев не знал совсем. Однако Степаниди на толстяка опасливо покосился — видимо, был знаком.

— Герман Ильич — один из лучших специалистов по живописи тридцатых годов… — начала Гольдбаум.

— Специалист по краскам, лаку и холсту! — внезапно раздался высокий старческий голос с едва заметным акцентом.

Присутствующие обернулись.

В проходе стоял низенький, худой старик в круглых очочках. Казалось, его фигурка вырезана из твёрдого дерева. Она была неподвижна, только правая рука жила отдельной жизнью — человечек отчаянно ей размахивал.

— По краскам и холсту! — безапелляционно заявил человечек и потряс пальцем. — А по живописи — нет!

Герман Ильич обернулся. На лице его отразилась крайняя досада.

— Эрикус Юргисович, — сказал он примирительным тоном, — давайте не будем обсуждать на публике наши разногласия по сугубо профессиональным вопросам…

Образ у Юрьева сложился. Он вспомнил, где видел этого человека.

«Шкулявичюс, — подумал он с таким чувством, будто идёт ко дну. — Как же его сюда занесло, чёрта этакого?»

— Вы кто такой? — набросилась на старика Гольдбаум.

— Эрикус Юргисович Шкулявичюс, — отрекомендовался старик. — Доктор искусствоведения, эксперт по живописи тридцатых годов. Автор первой публикации об Апятове, ещё в советской прессе!

— Герман Ильич, мы ждём вашего решения! — напомнила Гольдбаум. Вид у неё был как у кошки, которая загнала в угол мышонка и теперь намерена хорошо позавтракать.

Эксперт нагнулся и стал пристально рассматривать картину. Он вынул из кармана большое увеличительное стекло и долго водил им по полотну. Несколько минут прошли в тягостной тишине. Юрьеву казалось, что собравшиеся слышат, как оглушительно колотится его сердце.

Наконец эксперт оторвался от мольберта, с щелчком закрыл бинокуляр с подсветкой и обернулся, поджав губы.

— Итак? Подделка? — всё ещё с вызовом, но уже с меньшей уверенностью в голосе, потребовала Гольдбаум.