Правда о Робинзоне и Пятнице

Вудс Роджерс: Это он [Селькирк] зажег огонь вчера вечером, завидев наши корабли и полагая, что они английские. За время его пребывания на острове мимо проходили и другие суда, но только два встали на якорь. Приблизившись, он обнаружил, что они были испанскими, и скрылся, они же выстрелили поверх его головы. Если бы то были французы, он бы сдался, но он предпочел лучше умереть в одиночестве на острове, чем попасть в руки к испанцам, так как боялся, что они его или убьют, или отправят рабом на рудники: они не щадили ни одного иностранца, знающего Южное море. Испанцы ступили на берег прежде, чем он смог разобрать, кто это, и оказались так близко, что ему стоило большого труда скрыться от них. Выстрелив по нему, они погнались за ним через лес. Селькирк залез на самую вершину дерева, у корней которого испанцы набрали воды и убили несколько коз, а затем удалились, так и не обнаружив его.

Он рассказал нам, что родился в Ларго, в графстве Файф в Шотландии, обучался морскому делу с самого раннего детства. Его оставил на этом острове капитан Страдлинг после их ссоры. Вернее, он сам решил здесь остаться, тем более что судно дало течь. Потом он передумал, но капитан не захотел взять его обратно на борт. Он уже бывал на этом острове, когда команда запасалась здесь водой и дровами. Прежде тут уже оставляли двух человек, проживших полгода до возвращения судна, за которым в Южном море гнались два французских корабля[34].

У него была одежда, постельные принадлежности, ружье, немного пороха, пули, табак, топор, нож, чайник, Библия, приборы и морские книги. Он наилучшим образом и развлекал, и обеспечивал себя всем необходимым. Но все же в течение первых восьми месяцев ему было трудно противостоять меланхолии и преодолеть ужас одиночества в столь унылом месте.

Он построил две хижины из перуанского перечного дерева, покрыл их длинными шестами, обтянутыми козьими шкурами (коз он подстреливал из ружья). Когда небольшой запас пороха, меньше фунта, подходил к концу, он раскрыл секрет извлечения огня с помощью трения двух кусков перечного дерева. Он хранил съестные припасы и сделал кухню в маленькой хижине; в большой же, чуть поодаль, он спал. Селькирк старался читать, петь псалмы и молиться. Он говорит, что никогда в своей жизни не был таким хорошим христианином, и боится, что никогда более уже им не будет. Вначале он ел, только когда его начинал мучить голод; он терял аппетит отчасти из-за грусти, отчасти из-за отсутствия хлеба и соли; он не шел спать, пока усталость не валила его с ног. Древесина перуанского перечного дерева служила ему и для костра, и для освещения, а ее ароматический запах его освежал. Рыбы было достаточно, но он не мог ее есть без соли, поскольку это вызывало у него вялость. Лангусты отменного вкуса, крупные, как наши омары, были для него деликатесом. Он ел их вареными или жареными, как и мясо диких коз, у которого не такой острый вкус, как у домашней козлятины; на нем он готовил отличный бульон. По его подсчетам, он убил пятьсот животных, а поймал намного больше. Он отпустил их, поставив клеймо за ухом. После того как запас пороха истощился, он стал ловить их на бегу. Подвижный образ жизни, постоянное упражнение в ходьбе и беге освобождали его от дурных мыслей, тем более что бегал он по лесу, скалам и пересеченной местности с невероятной скоростью. Мы могли судить об этом сами, так как попросили его поймать для нас коз. Заодно с Селькирком мы пустили корабельного бульдога вместе с одним из наших людей, бегавшим проворней всех: оба они отстали и выдохлись, и человек, и собака. Селькирк поймал коз и принес нам их на спине.

Он рассказывает, что проворность на охоте однажды чуть не стоила ему жизни. Он преследовал козу с таким рвением, что схватил ее на краю пропасти, скрытой кустарником. Он упал с большой высоты вместе с козой и должен был бы разбиться и испустить дух. Когда он пришел в себя, то обнаружил под собой тушу мертвого животного. Около суток он оставался лежать без движения, прежде чем нашел в себе силы доползти до своей хижины, бывшей в миле оттуда. Он вышел из хижины только через десять дней. В конце концов ему стало нравиться мясо без хлеба и соли. Когда настало время урожая, он собрал прекрасную репу, посеянную людьми капитана Дампира[35]; сегодня посадки репы занимают несколько арпанов земли[36]. Он не знал недостатка в прекрасной капусте, растущей на деревьях, сдабривая ее ароматными плодами перуанского перца, похожего на ямайский. Селькирк также нашел вид черного перца, называемого malagita, очень хорошо помогающего при кишечных газах и излечивающего от колик. Он очень быстро износил и башмаки, и платье, поскольку был вынужден бегать по лесу; наконец его ноги так огрубели, что он безболезненно ходил повсюду босиком. После того как мы его нашли, ему понадобилось некоторое время, чтобы снова надеть туфли, поскольку он отвык их носить и ноги опухали, когда он их надевал.

Справившись с меланхолией, он иногда развлекался тем, что вырезал на деревьях свое имя, дату своей ссылки и число проведенных здесь дней. Сначала ему не давали покоя крысы и кошки, потомство нескольких особей, завезенных кораблями, останавливавшимися, чтобы пополнить запасы воды и дров. Крысы грызли ноги и одежду, когда он спал. Он был вынужден отдавать кошкам прекрасные куски козлятины, вследствие чего они стали настолько ручными, что сотнями приходили спать вокруг хижины и вскоре избавили его от крыс. Он также одомашнил коз; время от времени, чтобы потешить себя, он затевал пение и танцы в компании дрессированных коз и кошек.

По воле Провидения и благодаря своим молодым силам (ему сейчас ровно тридцать лет)[37] он преодолел трудности одиночества и стал, наконец, жить в довольстве. Когда у него не стало больше одежды, он изготовил куртку и шапку из козьих шкур, сшив их из нарезанных ножом ремешков. В качестве иглы у него был гвоздь. Когда его нож стерся до основания, Селькирк выковал другие из кругов железа, найденных на берегу; он сделал их много, выровнял и заострил на камнях. Из бывшего у него льняного полотна он сшил сорочки при помощи того же гвоздя и шерстяной нити, которую он вытащил из своих старых чулок. Когда мы его нашли на этом острове, на нем была последняя сорочка.

Когда он поднялся на борт нашего корабля в первый раз, он настолько забыл язык из-за своего невольного молчания, что мы с трудом его понимали. Казалось, что он произносит слова только наполовину. Мы предложили ему стаканчик, но он не захотел к нему прикоснуться, так как пил только воду с самого начала своего пребывания на острове. Прошло время, прежде чем он смог с удовольствием есть пищу, готовившуюся на борту.