Правдивая история короля Якова

Тем временем, Арн поднимался, но Селен был уже рядом. В его руке непонятно откуда взялся меч. Арн успел только привстать – и сверкающее лезвие вошло ему в грудь. Толпа дружно ахнула. Арн удивлённо взглянул на рукоятку меча, торчавшую из его груди, и мешком повалился на землю. Селен медленно вынул меч и молча смотрел на поверженного врага. Тот не шевелился.

– Дарина, – одними губами произнес Иларий.

Селен взобрался обратно на помост и повернулся в сторону замка Арна. Он чего-то ждал. Все головы дружно повернулись туда же.

– Ай-ай! – вдруг раздался крик. – Смотри!

Каменная стена замка стала рассыпаться, будто была сделана из песка. Массивные высокие стены на глазах изумленных зрителей превращались в облака пыли, и эта пыль быстро таяла в воздухе. И не прошло и пяти минут, как перед ними засверкал широкий пруд, заросший по берегам густым кустарником. И уже не верилось, что недавно здесь был огромный замок.

Толпа хлынула к пруду. Каждый старался сорвать листочек с куста или помочить руки в воде.

Иларий почувствовал, что давившая его свинцовая тяжесть вдруг отпустила. Он сел.

– Так-так. Кто тут у нас?

Прямо перед ним, опираясь на окровавленный меч, стоял Селен.

– К большому торту ещё и вишенка. Недаром звездочёт обещал мне сегодня очень удачный день. А я обозвал его старым козлом. Пойду извинюсь.

Селен махнул стражникам, и Иларий тут же почувствовал на своих плечах крепкие руки.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, в которой читатель неожиданно узнаёт о Короле такое, чего он и сам о себе не знал.

Королевский замок, возвышавшийся в центре Столицы, наконец вернул себе статус самого величественного здания в городе. Теперь, когда не было замка Арна, превосходившего его и по высоте, и по площади, он будто приосанился и подрос. Все его башни снова, как семнадцать лет назад, свысока смотрели на окружавшие их кварталы, напоминая жителям, что здесь находится их Король, единственный законный правитель, воцарившийся на века. Но если бы кто-нибудь увидел, в каком состоянии пребывал единственный и воцарившийся на века, он был бы очень удивлён.

Наверное, для описания первого дня монарха, вернувшего себе престол, лучше всего подошли бы такие слова, как фанфары, триумф, овации, лавровый венок, но здесь их не будет.

Верный Глен, явившийся, чтобы пригласить своего господина в обеденный зал на ужин, обошел чуть не весь замок и, верно, так и не нашел бы Короля, если бы не услышал всхлипывания под лестницей, ведущей на задний двор. Яков сидел, забившись в пыльный угол, и рыдал, как ребёнок. И слёзы его отнюдь не напоминали слёзы радости.

– Яков, что с вами? – закричал Глен, от потрясения позабыв все правила этикета.

– Нет, нет, – затряс головой Король, не переставая рыдать. – Это невозможно! Этого не может быть!

– Я позову лекаря! – бросился было Глен, но Яков вдруг вцепился в него мертвой хваткой и выплеснул сквозь рыдания:

– Не. Уходи.

– Хорошо, – тут же согласился Глен, прижимая его к себе, как ребёнка. – Я никуда не уйду. Не уйду.

Король уткнулся ему в праздничный камзол и долго орошал его слезами, которым, казалось, не будет конца. Наконец, нарыдавшись всласть, он затих и только изредка шептал: «Нет, нет. Как же так?»

Тогда Глен решился предложить:

– Давайте я провожу вас в ваши покои.

Король не ответил, но и не сопротивлялся и позволил отвести себя в опочивальню, но уложить себя на кровать, как хотел Глен, не дал, а почему-то уселся возле неё на ковре. Глен, боясь нарушить шаткое спокойствие своего господина, не стал настаивать и молча сел рядом.

– Глен, – доверительно спросил Яков, – почему так устроена жизнь? Почему понимать самое главное ты начинаешь только в самом конце, когда все уже потеряно и ничего нельзя вернуть?

Столько боли было в его голосе, что Глен чуть было сам не расплакался.

– Почему молодость и счастье так стремительно пролетают мимо? Почему всё заканчивается, даже не начавшись? За что мне всё это?

Глен видел, что Королю надо высказаться. Он взял Якова за руку.

– Глен, ведь я любил её! Ты знаешь, я её по-настоящему любил.

– Кого, ваше величие? – осторожно спросил Глен.

– У неё была очень неприятная мать. Такая надменная, такая навязчивая. И очень неискренняя. Казалось, она вся была пропитана лицемерием. И когда она стала настаивать, чтобы я непременно – «непременно», она так и говорила – познакомился с её дочерью, я пытался отказаться, потому что не люблю, когда на меня давят. Но она буквально впихнула свою дочь в мои объятия, и это было так неловко. Но Кадрия! Она была совсем другая, совсем не такая, как её мать. Я видел, что ей тоже ужасно неловко за то, что происходит. Она прятала глаза, так ей было стыдно. И всё же я разглядел её глаза. Глен! Таких глаз я никогда не видал прежде! Они будто светились изнутри, и когда она смотрела на меня, мне было так тепло и уютно. Она была не просто красавицей – красавиц я повидал много. Но она была не такая, как они все. В ней было что-то… Как это передать словами?